«Франкенштейн» и другие страшные истории - Сельма Лагерлеф

искры. В углах благородно очерченных губ пряталась постоянная насмешка.

На сидящем рядом была надета просторная блуза, кое-где нечаянно тронутая мазком кисти. Впрочем, неудивительно, ведь это был Бэзил Холлуорд – художник, уже завоевавший признание, чьи картины высоко ценились и становились украшением каждой выставки и галереи.

Они поднялись по лестнице и вошли в мастерскую Бэзила, щедро залитую мягким солнечным светом. Лорд Генри невольно остановился, рассматривая портрет, стоявший на мольберте.

– Черт возьми, как он красив, этот юноша! – воскликнул лорд Генри. – Послушай, друг мой, без сомнения, это лучшая из твоих последних работ. Как удачно, скоро выставка в Париже, вот куда надо непременно послать этот портрет.

– Даже если это удачная работа, – негромко ответил художник, – все же я не собираюсь нигде его выставлять.

– Но почему, почему? – с изумлением проговорил лорд Генри, не сводя взгляда с портрета. – Я не понимаю…

– Только не смейся надо мной, – тихо сказал Бэзил. Он тоже не сводил глаз с портрета. – Постарайся меня понять. Ты знатен и умен. У меня есть некий талант, а у этого юноши – его необыкновенная красота. Это послано нам Богом. Кто знает, заслужили мы эти бесценные дары или нет? Но, опасаюсь, тяжкими муками мы когда-нибудь расплатимся за это. Вдумайся в мои слова. Когда я рисовал этого юношу, я старался передать не только его красоту, но главное – его светлую, еще ничем не омраченную душу. И кажется, мне это удалось. Портрет Дориана Грея…

– А, так вот наконец-то его имя! Дориан Грей! Чувствую, ты не хочешь нас познакомить, – с улыбкой проговорил лорд Генри. – Но объясни, дорогой мой, почему?

– Ты мой друг, – Бэзил твердо посмотрел ему в глаза, – но ты можешь посмеяться над самым бесценным и светлым, безжалостно сжигая самое драгоценное. Ты делаешь это так талантливо, с таким свойственным тебе блеском, что вольно или невольно, но ты разрушаешь чужой мир. Ведь, в сущности, ты скептик и даже циник. Поэтому я не хочу, чтоб ты влиял на Дориана, замутил чистоту его юности, целомудренность его восприятия жизни. Я прошу тебя, не старайся влиять на него. Генри, я надеюсь на твою совесть.

Его прервал лакей, показавшийся в дверях. Он доложил с поклоном:

– Мистер Дориан Грей в гостиной, сэр!

– Это судьба, мой милый Бэзил, все-таки придется тебе познакомить нас, – насмешливо проговорил лорд Генри.

Они прошли через студию. В дверях гостиной их встретила чудесная музыка Шопена. За роялем сидел Дориан Грей. Лорд Генри узнал его по портрету.

– Знакомьтесь, Дориан, это лорд Генри Уоттон, мой старый товарищ по университету. – Художник проговорил это очень медленно, казалось бы, с усилием.

Лорд Генри с улыбкой смотрел на Дориана, любуясь его ясными голубыми глазами и прекрасными золотистыми кудрями. Что-то в его лице внушало доверие.

– Опасайтесь влияния этого человека, Дориан, – хмурясь, сказал Бэзил.

Дориан пленительно улыбнулся:

– Неужели, лорд Генри, вы и в самом деле так опасны? Вы так вредно влияете на других?

– Хорошего влияния не существует, мистер Грей. Само по себе влияние уже опасно. Ведь влияя на другого человека, мы внушаем ему свои мысли, свои страсти. Порой вся его сущность становится постепенно не его, собственно. Его грехи, его добродетели будут уже чужие.

– Вот этого я и опасался, Дориан, – мрачно сказал Бэзил. – Я уже чувствую, что он хочет подчинить вас.

– Вы счастливчик, Дориан, – не сводя с него глаз, проговорил лорд Генри, – потому что вам дана чудесная красота молодости, а, в сущности, молодость – единственное богатство, которое дано нам на время и которое стоит беречь.

– С этим можно поспорить, лорд Генри, – задумчиво сказал Дориан.

– Время поможет вам понять это, – ответил тот. – Кончится молодость, а с ней неизбежно кончится красота. Пройдет время побед. Каждый уходящий месяц будет усиливать ваше разочарование. Увы, время ревниво, оно крадет все прекрасное, все, чем одарили вас боги… Так радуйтесь же, пока вы молоды, ничего не упускайте, открывайте в жизни всё новые радости, сейчас для вас нет ничего недоступного. Пока длится молодость, весь мир принадлежит вам. Но вас ожидает великая печаль, ведь молодость проходит так быстро… она жестока, потому что никогда не возвращается. Дряхлеет тело, угасают чувства, мы уже не можем вновь завоевывать, нам остаются только прекрасные воспоминания и сожаления о тех страстях и соблазнах, которых мы прежде боялись, которыми мы не посмели насладиться. О молодость, что с ней может сравниться!

Дориан Грей слушал с неотрывным вниманием, не отводя глаз от лорда Генри. Тем временем художник положил последний мазок на портрет и отступил, любуясь им.

– Я не знаю, радоваться мне или печалиться, – задумчиво проговорил он и подписал свое имя длинными красными буквами.

Художник глубоко погрузился в свои мысли. Лорд Генри коснулся его плеча.

– Дорогой мой Бэзил, поздравляю тебя от всей души. Это лучший портрет, написанный художником наших дней. Подойдите сюда, мистер Грей, и взгляните на себя.

Дориан подошел, глаза его блеснули восторгом и удивлением, как будто он увидел себя заново. Но тут лицо его омрачилось, он вспомнил грозное предостережение лорда Генри о кратковременности молодости. Глядя на свое лицо, он вдруг с внезапной ясностью представил себе, что ожидает его в будущем. Наступит день, когда его лицо исказится и постареет, время будет разрушать его красоту, исчезнет алость губ и персиковая нежность кожи, старость начнет разрушать все, он станет отвратителен и страшен.

Эта мысль вдруг острой болью пронзила Дориана, он задрожал, холодный ужас сжал его сердце.

– Что с вами, Дориан? – проговорил лорд Генри и положил ему руку на плечо. – Вы лучше полюбуйтесь на портрет. Послушай, Бэзил, я бы хотел, чтобы этот портрет принадлежал мне. Я заплачу за него столько, сколько ты назначишь, но я хочу, чтобы он украшал мой дом.

Бэзил, не отводя глаз от портрета, тихо ответил:

– Это невозможно, Генри. Он не принадлежит мне.

– Ты удивляешь меня. Чей же он?

– А ты не догадался? – ответил художник. – Мне казалось, ты видишь всех насквозь. Конечно, я подарил его Дориану.

– Ну что ж! – с улыбкой воскликнул лорд Генри. – Пожалуй, это справедливо. У Дориана две собственности: его красота и этот портрет. Можно сказать, что вы счастливец, Дориан!

– Счастливец, – прошептал Дориан, продолжая глядеть на свое изображение. – В сущности, это даже не печально, это трагично. Я буду стариться, мне предстоит стать заживо гниющим уродом, а этот… этот мой портрет так и останется вечно молодым. Это страшное слово «вечно» – если оно касается человека. Он не станет старше ни на один день, а я… Ох, если бы это могло быть наоборот! Если б можно было, чтобы старел этот портрет, а