Ты, я и Гийом - Диана Машкова

– Что это?!

– Э-н-н-нергия.

– Да неужели?! – Ты подходишь ко мне вплотную и смотришь прямо в зрачки.

– Д-д-да.

– Ты у меня попляшешь! Повернись к доске! Ищи ошибку!

Я тупо смотрю на формулу, в глазах стоят слезы. Я никак не могу сообразить, что потеряла «квадрат». И вдруг с ужасом ощущаю, как подол моего платья начинает двигаться вверх. Я пытаюсь обернуться, ты кричишь: «Стоять!» – и ноги делаются ватными, не слушаются меня. Я закрываю красное лицо руками, всхлипываю. Тем временем указка скользит все выше и выше по ноге, пока не упирается в препятствие. Ты, бормоча себе под нос, какая я «дрянь» и «мерзавка», толкаешь меня на доску, я инстинктивно упираюсь в нее руками, и ты, выбросив из рук указку и задрав мне платье до пояса, врываешься с такой силой, будто стремишься разорвать на тысячу частей…»

Несложно догадаться, что именно я испытывала, строча подобные послания, и какое действие они оказывали на Артема. Наверное, Аполлинер, создавая «Подвиги юного Дон Жуана», испытывал что-то подобное: сексуальное могущество, безнаказанное возбуждение, вседозволенность.

В ответ на мои сюжеты Артем сочинял и описывал еще более развратные сцены. В его сценариях я была *censored*ткой, горничной, наложницей, стриптизершей, секретаршей. Мой клиент – гость – господин – хозяин – босс отчитывал меня за плохую работу, наказывал розгой или ремнем, выдумывал такие «воспитательные меры», что наши эпистолярные экзерсисы, изложенные в каком-нибудь романе, наверняка произвели бы куда больше возмущенного шуму, чем те же самые «Подвиги юного Дон Жуана» в свое время.

Мы экспериментировали. Меняли персонажей. Перемещались в пространстве – действие могло происходить в старинном замке, в современном офисе, в парке, в лесу, в гостиничном номере или лифте. И все равно это были мы в нашей собственной несуществующей спальне.

Я заболела. Окончательно и фатально. Оказалась заражена сладострастной бациллой подчинения прихотям мужчины. Единственного мужчины в этом мире – Артема. Совершенно четко пришло понимание того, что я сойду с ума, если наши фантазии никогда не будут реализованы, если мы не испробуем хотя бы десятой доли из того, что успели понаписать за эти месяцы.

Сюжеты в письмах Артема постепенно становились все более изощренными. И если им, слава богу, было еще далеко до аморальных безумств Мони Вибеску, юного Роже в части фантазий на тему, что можно проделать с женщиной, они давно превзошли. Сейчас, когда Артем жил в Англии вдали от семьи, многочисленных друзей-приятелей и университетских проблем, его ничто не отвлекало от постоянного мысленного и виртуального общения со мной. А вот я с трудом справлялась с тем, чтобы соответствовать его непристойным письмам и отвечать в том же духе. Мне-то, в отличие от него, приходилось играть множество социально значимых и совершенно неподходящих сейчас ролей: матери, жены, дочери, невестки, хозяйки. И это при условии, что голова была постоянно занята только мыслями о предстоящих нам с Артемом удовольствиях. А он, казалось, совершенно естественно и эгоистично отбросил тот простой факт, что я не принадлежу только ему. Что даже себе я не принадлежу. Он забыл, что у меня есть муж и ребенок, не задумывался над тем, что наши жизни не похожи одна на другую, как небо и земля. Окончательно поддавшись романтике сказочного и вольнодумного, по его описаниям, города Кембриджа, он, скорее всего, и представить себе не мог, как живу в это время я. Наверное, я стала для Артема чем-то вроде карманной феи: извлекаешь в любой момент на свет божий, разговариваешь, наслаждаешься, любишь, а потом прячешь обратно. Причем для самой феи время без хозяина останавливается – она его не ощущает и все. Будто спит и не видит даже снов.

Но я-то, к сожалению, была вполне живой несчастной женщиной. Со своей ставшей вдруг ненавистной жизнью: ни выйти из дома, ни пропасть в собственных мыслях, ни заняться работой – бесконечные домашние и детские хлопоты. Я оказалась отрезана от мира огромными портновскими ножницами, и никто не спешил пришивать меня обратно: ни друзей, ни подруг, ни удовольствий, ни работы, ни свободы, ни денег. Единственное общество, которое осталось мне доступно, – это молодые мамочки, собиравшиеся возле песочницы во дворе. Но меня вдруг стало тошнить от их разговоров: беседы о пеленках, борщах, детских болезнях, одежде были мне абсолютно непонятны и навевали вселенскую тоску. Конечно, из врожденной вежливости я ласково улыбалась и молчала, но слушать их становилось все сложней и сложней.

Уже тогда мне стало понятно, что мы с Артемом были людьми из разных миров, – только он об этом не догадывался. А я, опутанная страхом потерять его, изо всех сил старалась, чтобы этого не произошло. И продолжала для него одного играть роль карманной феи.

В письмах я старательно изображала из себя полноценного человека, делала вид, что многое в жизни воспринимаю так же, как и он, знаю, что к чему. Я с радостью концентрировалась на сексуальных фантазиях и избегала «общих тем»: страшно боялась отпугнуть Артема своей провинциальностью и незнанием элементарных вещей. Препятствия и различия, которые ставили крест на будущем наших отношений, блекли и тускнели перед силой эротических грез и безудержных желаний. Я любой ценой стремилась сохранить это состояние. Не дать Артему задуматься и понять.

Мне упорно верилось в то, что при следующей нашей встрече Артем обязательно заведет разговор о том, как нам дальше жить, и выяснится, что и для него – так же, как для меня, – независимое, отдельное существование дольше невыносимо. Я напряженно ждала выяснения отношений, с надеждой и страхом заглядывала в будущее. Непозволительно настойчиво мечтала о том, как счастливы мы будем вместе, прекрасно понимая, что не имею права об этом мечтать. Потому что уже сделала однажды свой выбор.

Я сознавала, что так нельзя, но мысленно уже развешивала занавески, убирала маленькую квартирку, готовила Артему обед и гуляла с Катей в самом милом и замечательном, если судить по письмам Артема, городке Соединенного Королевства. Знал бы об этом он! Наверняка моментально бы сделал все возможное, чтобы разорвать нашу связь. Особенно смешно было надеяться, учитывая честное предупреждение о нелюбви к «коротким поводкам». Я не была дурой. Мне не требовалось повторять дважды. Но руководствоваться только велением разума я не могла – слишком глубоким оказалось мое чувство, слишком многое внутри меня перевернулось с ног на голову и изменилось под влиянием Артема. Ради него я могла слепить из себя какую угодно женщину, я готова была создавать новых женщин каждый день – лишь бы нравиться ему. Невозможно было все это отринуть, забыть и сбросить с себя плотную паранджу болезненных и сладострастных грез.

В марте я прошла на кафедре обсуждение второй главы. Ничего из ряда вон выходящего – ни плохо, ни хорошо. Зато была возможность, немало меня повеселившая, увидеть, как достойные профессора и доценты, из тех, кто в совершенстве владеет французским языком, краснеют и опускают глаза, когда я зачитываю им отрывки из романов. Все-таки забавно, как схоже реагируют люди на выброс в массы различного рода откровений. И это сегодня, в двадцать первом веке! Что ни говори, а природа человека неизменна. И не зависит она ни от условий его жизни, ни от статуса, ни от уровня образования – разве что от окружающей среды. А среда, собственно, – они же сами, люди, и есть. Получается замкнутый круг стереотипов и восприятий. Забавно. Вот состарюсь, дождусь того момента, когда на меня все станут смотреть как на божий одуванчик, и опубликую нашу с Артемом переписку. Пусть порадуется публика силе контрастов.