Ты, я и Гийом - Диана Машкова

Артем еще во время самой первой нашей встречи, рассказывая об отце, упомянул забавный, на его взгляд, случай. Однажды профессор стоял у выхода из магазина, ожидая, когда супруга закончит с покупками. Тем временем мимо проходила молодая, хорошо одетая дама. Она оглядела печальным взглядом пожилого мужчину с ног до головы, тяжело вздохнула, сунула руку в карман пальто и протянула ему что-то в зажатой ладони. Автоматически профессор взял то, что протягивала женщина, с недоумением поднес к глазам – и буквально онемел от удивления. На ладони его лежала аккуратно сложенная вчетверо десятирублевая купюра. Пока он разглядывал деньги и пытался сообразить, что к чему, женщина пропала из виду. Потом десятка эта была размещена дома на почетном месте – под оргстеклом на письменном столе. И история о том, как главе семьи однажды по ошибке подали милостыню, стала хитом в собрании рассказываемых приятелям и друзьям анекдотов.

Только вот мне было совершенно не по себе от возможности таких «мистификаций», когда почтенных российских ученых запросто принимают на улице за нищих. И понятно теперь, что нечего ждать правительству признания и любви от молодого поколения людей науки. Смешно надеяться, что мы, насмотревшись на отцов наших, не сбежим за границу. Туда, где знания, работоспособность, преданность делу научного поиска способны оценить по достоинству. Непонятно, правда, с чем останется государство российское? Ну, так когда это его по-настоящему волновало!

– Яна, а вы тоже учитесь в аспирантуре? – Маргарита Михайловна завела светский разговор, дождавшись, когда я сниму ботинки, пальто, помою руки и сяду за накрытый к чаю кухонный стол.

– Да, – на более емкий ответ я пока еще была не способна – чувствовала себя не в своей тарелке. Кажется, больше всего на свете сейчас мне хотелось понравиться матери Артема, и из-за этого я нервничала невероятно. Мысленно обозвав себя дурочкой, я усилием воли пресекла необоснованные порывы.

– А какая у вас тема, если не секрет? – продолжала любопытствовать Маргарита Михайловна.

– Я занимаюсь прозой Гийома Аполлинера, – подсознательно следуя примеру собеседницы, перешла я на официальный тон.

– А-а-а. Вильгельм Костровицкий. – Она понимающе кивнула. – Полагаю, вам приходится непросто. В прозе Аполлинера скрывается такое количество подводных течений, что только людям с хорошей эрудицией она становится доступна.

– Вы абсолютно правы! – Никак не думала, что человек, не связанный с литературой, может выдавать такие точные суждения. От неожиданности я даже забыла о глупых страхах и совершенно естественно втянулась в разговор: – Чего мне стоило разобраться со всеми этими персонажами – богами, мифическими существами, героями, бастардами, бестиариями – в его «Гниющем чародее»!

– И не говорите! – Маргарита Михайловна сочувственно на меня взглянула. – Но согласитесь. – Она сделала заговорщическое выражение лица, – в этом есть свое огромное преимущество: вникая в подобные произведения искусства, очень расширяешь собственный кругозор.

Постепенно разговор становился все более оживленным. Аполлинер в очередной раз в моей жизни услужливо сыграл роль сводника и миротворца. Я без умолку рассказывала обо всем, что касалось диссертации, умалчивая, правда, о ее «непристойной» стороне. Какие главы, когда защита, что за цели и задачи. Мне было легко и интересно, Маргарите Михайловне, похоже, тоже. Потом разговор плавно, сам собой, перешел на более опасную тему – моя семья. Кем работает мама – доцент, преподает в университете – замечательно. Кем работает папа – на Казанском авиастроительном, не помню кем – интересно. Есть ли братья или сестры – есть брат, учится в КАИ – очень хорошо. Дальше этого, слава богу, не пошло. Не помню, сколько времени мы провели на кухне, потом заявился мрачный, как туча, Артем и утащил меня в свою комнату. Мне даже стало жаль, что разговор с Маргаритой Михайловной пришлось прервать. А я-то, пока беседовала с ней, уже и сама начала верить в создаваемый образ – умницы-аспирантки, маминой дочки, из приличной и интеллигентной, пусть и провинциальной, семьи.

– Ну что, как дела? – Голос мой прозвучал слишком уж довольно. Кажется, это совершенно не соответствовало внутреннему состоянию Артема.

– Да, так. Временно, можно сказать, решили.

– Что, останемся здесь? – Я с любопытством ждала ответа на свой наивный вопрос.

– Да ты что! – Артем искренне изумился. – Маму же удар хватит.

– А она разве не допускает мысли о том, что ты уже взрослый мужчина со вполне сформировавшимися естественными потребностями? – Это я сказала зря. Артем нахмурился, как грозовая туча.

– Господи! – Он покачал головой. – Ты не понимаешь. В общем, если хочешь, мы останемся здесь. Но спать тебе придется в комнате с моей сестрой. Устраивает?

– Не-е-ет. – Я придвинулась к Артему ближе. Он нервно оглянулся и ногой прикрыл за нами дверь.

– Слушай, я тебя очень прошу – только не дома!

– А где? – Я все еще не желала угомониться.

– Собирайся. Поехали.

С мамой мы раскланялись, вежливо и сосредоточенно желая друг другу «всего хорошего» и «успехов». Папа, следуя своему обыкновению, на секунду высунулся из-за двери кабинета, посмотрел на нас с Артемом, хитро прищурившись, улыбнулся и снова скрылся в глубине квартиры.

Из подъезда я выходила в весьма приподнятом настроении – было ужасно приятно, что с Маргаритой Михайловной нам удалось найти «общий язык». Как-то не хотелось думать в тот момент, что все это временно: конечно, сейчас я сыграла роль себя пятилетней давности, а вот как эта милая женщина отреагирует на всю совокупность сегодняшних обстоятельств, связанных с моей персоной, никому еще не известно. Хотя, черт возьми, разве человек не заслуживает отношения к себе прежде всего как к человеку? Без всего этого социального, статусного, ролевого напыления. Просто исходя из его умственных способностей и душевных качеств. Уж кому, как не людям науки, обладать адекватностью восприятия и широтою взглядов вопреки современной разновидности мещанской морали. На этой обнадеживающей ноте я и перекрыла все дальнейшие размышления на неприятную тему.

Гостиница на этот раз была другой, а номер отличался броским, с претензией на роскошь, даже крикливым убранством. Артем с подозрением осмотрел все углы, презрительно хмыкнул и сообщил, что если я хочу сегодня попасть в библиотеку, то должна поторопиться, а ему нужно в университет.

От неожиданности я потеряла дар речи. Застыла, сраженная внезапной обидой и одним-единственным желанием – тут же уехать обратно, в свою Казань. Да как он не понимает, что плевать мне сейчас на библиотеку, на университет и вообще на все, что не касается именно нас?! Что всю ночь в дороге я с замиранием сердца ждала того момента, когда смогу прижаться к нему, ощутить его целиком? Что все месяцы нашей разлуки я грезила им и мечтала только о нем? А он говорит о какой-то библиотеке! Боже мой, ну сколько раз мне еще предстоит ошибаться, как долго я буду влюбляться в безразличных ко мне мужчин? Неужели, как и Аполлинера, эта мука будет преследовать меня до конца дней. Я не выдержу. Ну ее к черту тогда, эту жизнь!