Крах каганата - Михаил Казовский

У главы Самкерца здоровый глаз потускнел и погас:

— Ничего не выйдет. Сил не достаёт. Наша Тавридская кампания унесла жизни двух с половиной тысяч. А Итиль не прислал новых воинов, нового оружия. Сами держимся неизвестно как. Напади на нас русы — тоже можем сдаться.

— Боже правый! — в гневе закричал младший сын Иосифа. — Почему отец не заботится о границах царства? Отдаёт их на разграбление? Чем он занят? Почему забыл обо мне и Эммануиле? Где Давид? Жив ли он? Песах, говори!

Тот развёл руками:

— Небо отвернулось от каган-бека. Захотел иметь сына от еврейки по крови, с первой женой развёлся, вас укрыл, сделав вид, будто умертвил... Да не вышло: новая жена Ханна, как назло, производит исключительно девочек... С ней Иосиф не разводился, но живёт отдельно — скоро четыре года. А Патана, сына Ханны от первого брака, объявлять преемником не желает, не считает своим родным. Но, с другой стороны, не желает и признаться в обмане — что нарушил слово, данное кагану, и казнил подставных царевичей... Заколдованный, в общем, круг.

Элия ответил:

— Ничего, я и брат — мы его порвём. Надо объявляться в Итиле. Разузнать о Давиде — если жив-здоров, будет первым преемником отца. Если нет, пусть назначит Эммануила. Я займусь ратными делами. Надо создавать армию заново, крепкую, могучую, выдвигать её к пределам Хазарии, отразить натиск неприятелей. Русы не отступят, их победа в Саркеле — только проба сил. Мы не можем сидеть сложа руки. Будем остолопами, если не предпримем нужных мер. Царство на краю гибели. Лишь одни слепцы этого не видят! — Юноша осёкся, посмотрел на тархана искоса и в конце прибавил примирительным тоном: — Песах, извини, я совсем не имел в виду твой недуг. Ты-то и с одним глазом видишь зорче многих! Разве ошибаюсь?

Комендант Самкерца подтвердил с улыбкой:

— Ничего, дружок, я не обижаюсь. Потому что в твоих словах много-много правды. Рассуждаешь взвешенно, как и подобает царевичу. Брату и тебе в самом деле надо отправляться в столицу. Время для затворничества прошло. Вы обязаны поддержать отца. Если не захочет — отстранить от власти и самим взять бразды правления. Твёрдо! По-мужски! В ваших руках теперь — судьбы Родины! — Он взглянул на Эммануила: — Да, ещё одно: забирай в Итиль и Юдифь с детьми. Тут небезопасно. А Хамлидж более надёжен. Вместе вам не так будет неуютно... Ну, а я попробую удержать Керченский пролив. Послужу Хазарин до последнего вздоха!

— До последнего вздоха! — протянул ладонь младший брат.

— До последнего! — протянул ладонь средний.

И они подкрепили клятву сильным тройным рукопожатием.

Зноен и тих летний Сарашен — ни каган-бека, ни его жены, ни его детей, все на летних кочевьях. В Бакрабаде тоже не шумно — только синагога работает да открыты бани, но и там, и там посетителей мало, и они вялые, распаренные, варёные. И Хамлидж безлюден — семьи аристократов в загородных поместьях, лишь прислуга караулит дома, потные садовники подстригают чахлую зелень, да наёмники-гузы объезжают улицы, жадно пьют и поят своих коней у колодцев. Жарко! Душно! Мысли только о трёх вещах: тени, охлаждённой воде и убийстве неотступно звенящих повсюду мух...

Но двоим в западном Итиле некогда томиться: в задней комнате синагоги встретились раввин Ицхак Коген и сафир Наум Парнас. Первый всё такой же — статный, властный, в бороде седины немного, мужественные складки бороздят упругие щёки; меньше года тому назад он похоронил Дину и, согласно Торе, соблюдает траур; смерть любимой жены не сломила священнослужителя, почитавшего формулу: «Бог дал — Бог взял», — но заставила подвести итоги прожитой жизни и решиться на ответственные поступки — в частности, вот на это тайное свидание с высокопоставленным царедворцем. А зато Наум сильно сдал — не такой подвижный и шустрый, как раньше, ходит, опираясь на палку, часто кашляет — хрипло, гулко, заставляя вздрагивать окружающих; но к делам интереса не потерял и по-прежнему присваивает те излишки казённого имущества, что не на виду и плохо лежат. Рабби угощает сафира ледяным молоком из погреба. Тот благодарит, но не пьёт:

— Нет, боюсь больше простудиться, кашель не даёт мне покоя... Нас никто здесь не слышит, надеюсь?

— Не тревожьтесь, мой дорогой, я давно услал всех своих помощников, и в святом доме никого... Говорите смело.

— Новости плохие, учитель. Прискакал гонец и доставил нам секретный пергамент из Семендера. С нашим каган-беком приключился новый удар Не такой сильный, как семь лет назад, но бездействуют правая рука и нога, говорит с трудом. Сказывал ему: береги себя, не бросайся на всякую круглую попку, что увидел перед собою... Эхе-хе, не послушался здравого совета, переоценил свои силы, думал, что ему по-прежнему двадцать пять... Но теперь про другое. Время принимать важное решение. Каждая минута может стать для нас роковой. Кто тогда взойдёт на престол?

У Ицхака на усах капли молока; он их промокает льняной салфеткой. Говорит неспешно, величаво огладив бороду:

— Мой Натан. И никто другой.

Маленькие глазки Парнаса начинают бегать. Он взволнованно произносит:

— Это справедливо, конечно. Ваш Натан — благородный молодой человек, рассудительный, образованный... Но вы знаете, в башне Ал-Байда проживает его соперник... Претендент по закону...

Коген смотрит на сафира в упор. Первый помощник каган-бека не выдерживает грозного взгляда, делает вид, что его сотрясает кашель, и склоняется головой к столу.

— В башне Ал-Байда проживает никому не известная личность, — чётко выговаривает раввин. — Кто посмеет сказать, будто этот пленник — сам царевич Давид? Ведь согласно повелению нашего правителя сыновья Иосифа были умерщвлены. Разве нет?

— Да, формально... но фактически...

— Кто ещё кроме нас двоих и царицы Ханны посвящён в секрет?

— Песах бен Хапак, у которого проживает Эммануил. Завулон бен Сарук, у которого проживает Элия... А вообще — слухами земля полнится! Думаю, что каждый второй в царстве осведомлён... Кхе-кхе-кхе!

— Перестаньте кашлять! — обрывает его гневный священнослужитель. — Шутки неуместны. Отвечайте прямо: вы со мной заодно или не со мной?

— С вами, с вами, учитель, — быстро заявляет Наум. — Был бы против — не пришёл бы сюда... Вы и ваш Натан мне даруют мир и безбедную старость. А Давид и братья — кто их знает, как они поступят с немощным больным человеком... Рисковать не хочется...

— Рад, что вы это понимаете. И надеюсь, поступите сообразно взаимной выгоде.

Облизав сухие жёлтые губы, тот осведомляется:

— То есть что?

— Максимально облетите коронацию внука.

— Вы толкаете меня на тройное убийство? — ахает Парнас.

Рабби сердится:

— Кто сказал об убийстве? Я, апологет Моисеевых Заповедей, первая из которых — «не убий»? — Он молчит, а потом тихо прибавляет: — Но возможно ль убить то, что уже убито? Пусть формально, как вы говорите, но уже уничтожено? Собственной рукой самодержца? Стало быть, убийца не вы, а он.