Крах каганата - Михаил Казовский

— Было бы неплохо выдать её за старшего моего сына Ярополка. Породниться тем самым с правящим семейством Царьграда.

— Ой, да как сие можно получать? — удивилась женщина. — Православные не давать замуж за язычник!

— Не давать — так взять! — добродушно передразнил её коверканную русскую речь Ольгин сын. — Из монастыря выкрасть. Ахнуть не успеют, как она окажется в стольном граде Киеве! — Он расхохотался. — Ладно, не пугайся. Это дело далёкое. Пусть пока растёт-созревает. У меня сейчас Итиль на уме.

После триумфального захвата Саркела подготовка к восточному походу развернулась в беспримерных по тем временам масштабах. На Днепре заложили и строили сразу 500 ладей. По соседним княжествам собиралась новая конница, вербовались ратники, мастера выковывали горы оружия, а бессчётное количество мастериц ткало льняную материю — для нательного белья и бинтов; лепту вносили даже принты (младшие волхвы) — делая бальзамы из лекарственных трав, чтобы заживлять боевые раны. Все практически работали на войну. А попытка сборщика налогов для хазар — Менахема Хануки — получить зимой 964 года установленную дань кончилась плачевно: Святослав кистенём ударил его в висок и убил на месте; остальных евреев, обитавших на Копыревом конце, вырезали гриди князя, а дома их разграбили и спалили. Это был прямой вызов каганату. Мать-княгиня даже упрекнула наследника: для чего полошить Итиль раньше времени и не лучше ли свалиться туда как снег на голову?

— А пускай! — отвечал ей сын, правый ус наматывая на палец. — Я нарочно пошлю с одним из гостей итильских грамотку проклятому Осипу: мол, иду на вы. Ничего боле не страшусь. Выходи, жидёнок, на бой, коль в порты не наложишь! — и смеялся дерзко.

А по осени 963 года в Киев прискакал весь побитый, израненный Мстиша, сын Свенельда. Он своим разгулом и лютостью так допёк подневольных вятичей, что несчастные возмутились, взялись за топоры и, поколотив, выгнали со своей земли обнаглевшего княжеского наместника. Тот валялся в ногах Святослава, умолял простить и во всех грехах обвинял строптивый окский народишко.

— Прочь ступай, сучий выблядок! — оттолкнул его сапогом правитель. — Вятичи от меня получат, уж не сомневайся, я им покажу, как не подчиняться полянам! Но и ты ныне мне не люб. Доводить людей до крайности — самое поганое дело. Мой отец этого не помнил и погиб от рук возмущённых его своеволием древлян. Надо знать уроки! — Отхлебнул вина и сказал сурово: — Отправляйся к Свенельду в Овруч. Подлечись, воспрянь. Помоги ему собирать войска. По весне — в поход. Глупые поступки искупишь кровью. Если на ратном поле не дрогнешь — завоюешь моё прощение. Пшёл отсюда!

Тот отполз, продолжая бить земные поклоны.

В целом же три зимних месяца минули спокойно. Ольга простудилась на Рождество и неделю провела в горячечной лихорадке. Киевская ворожея и повитуха — тётка Ратша — колдовала над ней ночи напролёт, изгоняя «сестёр-трясовиц» и «потяготу». А когда княгине сделалось полегче, то Ирина сидела подле её одра, развлекала по мере сил — разговорами, чтением богословских книг и аланскими былинами: о деяниях нартов — героического народа, воевавшего с хызами, подлыми захватчиками.

— Нарты — это аланы, хызы — это хазары? — спрашивала русская.

— Надо думать так. В каждой сказка есть много правда!

Несмотря на одинаковый возраст тучная сердечница Ольга выглядела намного старше Ирины. И одутловатость лица, и болезненная потливость, и какая-то нервная одышка, вялость в членах — говорили, что она нездорова, носит в себе злую хворь. Иногда плакалась товарке по-гречески:

— Если вдруг умру, что тогда будет с Русью — дикой, искрещенной? Славке всё равно, он пошёл в отца — никакой управы, делает что хочет, а душа черна. Внукам объяснить не успею... Страшно, Ирушка!

— О, напрасно ваша светлость тревожится, — отвечала подруга тоже по-гречески. — Всё в руках Господа. По Его милости, каждый из нас исполняет предначертанную ему миссию. Святослав — полководец, ратник, очищает от завоевателей Русскую землю, расширяет её пределы, укрепляет царство. А уж кто-то другой, например, из княжичей — Ярополк, Олег или Володимер — осознает, Кто есть Кто на небе, и поверит в Святую Троицу, и придёт в лоно нашей церкви, и прольёт благо христианства на Русь. Сделает её Третьим Римом!

— Ох, твоими устами бы мёд пить! — улыбалась княгиня, произвольно переходя на русский. — Складно говоришь, ровно пишешь. Дурачок твой Осип, что тебя отверг. Локти, поди, кусает... Я тебе скажу, как родной: у мужчин в голове больше мусора, чем мозгов. Княжить надо женщинам. Мы и рассудительней, и сметливей. Точно курица квохчет над цыплятами, так и мы заботимся о своём народе. Думаем о хозяйстве, о спокойствии и порядке, а не о набегах, разорении, душегубстве. Коль вернёшься к себе в Аланию, свергнешь вероломного братца — власть не отдавай никому и садись на престол сама. А затем накажи править дочке.

Разведённая государыня делалась печальна:

— Знать бы, где она! Никаких вестей. Может быть, давно есть покойна во сырая земля!..

— Ну, не хнычь, не хнычь, сударушка. Я тебе скажу твоими словами: всё в руках Божьих. Буде Его воля — встретитесь, обниметесь, заживёте вместе.

— Дай-то Бог, дай-то Бог!

Вот и Масленица 964 года отшумела, отпела, миновал праздник первой пахоты, выгона скота, и пришли тысячи дружинников из соседних княжеств — Полоцка и Пскова, Новгорода и Овруча, Пинска и Чернигова, принесли богам обильные жертвы, погрузили в ладьи фураж и доспехи, боевых коней и тягловых лошадей, разместились сами и, благословясь, отвалили от киевской пристани в первых числах травня (мая). По дороге собирали ещё ратников — у дреговичей и радимичей, а затем, высадившись на берег реки Вязьмы, корабли перетащили по суше к Угре. Под Косой Горой навалились на западных вятичей (те, увидев, какой величины войско к ним приплыло, сдались практически без боя, поклонились князю, поднесли ему невиданные дары, снарядили в полки собственных бойцов). Святослав же был милостив: посадил на кол всего пятерых — тех, кто шире всех открывали рот против Люта, подбивая к неповиновению Киеву, — остальных простил и, опять поставив над ними Мстислава, повелел больше не мутить воду. В знак победы над западной Вяткой закатили пир, погуляли вволю, обрюхатили половину местных баб, а спустя три дня и три ночи снова погрузились в ладьи и продолжили свой поход.

По Оке вышли в Волгу и остановились возле Коротней. Здесь, в шатре Святослава, состоялся военный совет, на котором было решено штурмовать Булгар — главный город Камской Булгарии. Разделили войско на две неравные части: большую, в 14 тысяч (где была и Ирина), оставляли в резерве, для дальнейших боевых действий; меньшую, в 11, повезли к Булгару. Там опять разделились: пятитысячную конницу и трёхтысячную пехоту во главе с князем сняли с кораблей и отправили по суше, а другим трём тысячам — под командованием Свенельда — повелели на ладьях блокировать город с Волги и Камы. Вызывая противника на бой, Ольгин сын снарядил гонца с грамоткой, где была написана знаменитая его фраза: «Иду на вы». Но булгары, явно не желавшие лобового сражения, затворились в своей столице, предпочтя осаду. Что ж, такой поворот не смутил днепровского полководца. Окружив непокорное городище с трёх сторон, заперев ладьями с реки, начал энергично готовиться к захвату. Стены и фортификации крепости выглядели не столь грозно, как в Саркеле: рвы поуже и валы пониже, стены же бревенчатые, а ворота в башнях даже без оковки железом. Сразу было видно: строили не греки с их архитектурными хитростями. Но зато людей у противника насчитывалось больше, чем в хазарском форте, — войска тысяч семь да ещё добровольцев-жителей тысяч десять. С ходу не возьмёшь, с кандачка не разрушишь. Приходилось придумывать что-нибудь обманное, прибегать к уловкам. Интересный план предложил Свенельд: подкопать левый берег Камы и направить воду в рукотворное русло — крепость окажется подтопленной и под страхом полного погружения на дно быстро сдастся. Все одобрили смелую идею.