Я знаю, как ты дышишь - Наталья Костина

— Потому что и не отпуск, и не работа, и Сорокина за мной еще, оказывается, следит! И никакая я не беременная! Подписывай! Ты мое заявление не подписать права не имеешь! А если не подпишешь, я выше по начальству пойду! Как так можно… с живыми людьми… сама мне по телефону позвонила и высказала! Ладно! Я все равно тут никому не нужна! Раз отдел и без меня прекрасно работает! И вообще… я вторую неделю сижу под домашним арестом и без содержания!

Насчет домашнего ареста Катя слукавила — про арест речи не заходило, но что без содержания, это точно! Да еще и Сорокина эта беспардонная! И Игореша тоже хорош! Да и деньги тут не главное — а главное, что он пошел у Сорокиной на поводу, не стал ее, Катю, даже отстаивать! А Сорокина еще и слежку за ней устроила, это ж надо! Ни слова ей, Кате, не сказав, будто она тут и не работает! И вообще… что это такое — отстранить от дела с бухты-барахты, да еще и денег не платить?! А у нее на карточке просто уже кот начхал! И у Тима, наверное, тоже пусто. И от свадебных, скорее всего, ничего не осталось, потому что этот проклятый ремонт, который Тим обещал через неделю закончить, и через полгода не закончится! Она туда даже ездить опасается! И у мужа боится спросить, есть у них в семье еще деньги или им пора по электричкам с песнями ходить?!

— Кать… ну ты чего? Что отстранили, так это Сорокина настояла, в интересах дела, а что без содержания — это, конечно, плохо, но не смертельно, — начал уговаривать Лысенко. — Я тут подумаю и премию тебе, что ли, выпишу. Внеплановую.

— За что мне премию? За сорокинскую докладную? За то, что я некомпетентная и все дело ей развалила? Она сказала, что заслуженный юрист и что еще одну докладную напишет, а я вообще ни чему не способная! И что меня даже хлеб в ларьке не возьмут продавать, потому что меня вышибут по статье и такую характеристику дадут, что и в каталажку не примут!

— Та-а-ак… — тяжело произнес Лысенко и тут же действительно стал похож на начальника. — Отставить истерику!

— А я и не плачу! — запальчиво сказала Катя. — Я тебе заявление принесла!

— Видел я твое заявление! — Лысенко хлопнул по бумаженции ладонью. — Вот такие буквищи, в сантиметр! Писано в состоянии аффекта, и подпись явно не твоя, и поэтому я его не принимаю!

— И не надо! Не надо! Как писано, это не ваше дело! Может, я слепая! И вообще, отработаю две недели как положено — и адью! Заплатите — хорошо, а могу и бесплатно, на общественных началах, я потом в хлебном на булках отъемся, если меня туда возьмут, конечно! А не возьмут в хлебный, пойду в ликеро-водочный! Потому что мне пить нельзя, у меня все мозги в дырку вытекли, когда меня молотком шарахнули, так Сорокина сказала. А безмозглым в ликеро-водочном самое место…

— Кать, ну что ты несешь, а? — спросил Лысенко устало. — Ты что, с Сорокиной первый год знакома? У нее дело развалилось, вот она и бесится, ищет виноватых… И еще, может, дни у нее критические, или там климакс… или любимый попугай сдох… Ты себя-то пожалей, не накручивай!

— Игорь, она за мной следи-и-ила-а-а… — Сил сдерживаться у Кати уже не было, она плюхнулась на стул и заревела белугой.

— Ну, следила, ну и что? — Лысенко выбрался из-за своего необъятного, как авианосец, стола, пристроился рядом с Катей и обнял ее за плечи. — Следила — значит, целей будешь! Или ты что, к любовнику бегала и она теперь об этом по телевизору расскажет?

— Не-е-ет…

— Ну нет, так и хорошо! Ты с завтрашнего дня на работу выходи, а там подумаем…

— Игорь, завтра уже суббо-о-о-та-а-а…

— Ну суббота — и хорошо! Поспишь, отдохнешь!..

— Не хочу я отдыхать! Наотдыхалась уже! И спать не хочу! И есть!

— А чайку? Чайку? Ну, хочешь, сам сделаю? С лимончиком? Ты только не плачь!

— Игорь, какой тут чай? У тебя работа! Конец дня! Подписывай!

— Ничего я не подпишу! — Лысенко наконец не на шутку разозлился. — Я сейчас вместо этого на Сорокину такую телегу в надзор накатаю! Я сам ей служебное несоответствие…

— Игорь! Ты что, с ума сошел?! Неприятностей хочешь?!

— А ты сама?

— Ну… и я… немножко, — согласилась Катя. — Знаешь… ну просто обидно было. Ни за что же!

— В хлебный, говоришь? — уже веселился Лысенко. — Или в ликеро-водочный? Не-е-ет… зимой надо на шашлыки, а летом — в отдел мороженой рыбы! Там тихо, прохладно и клиенты смирные! А что, Катюх, не хряпнуть ли нам по этому поводу по рюмке чаю? Крепкого, градусов этак под сорок, и с лимоном? Я люблю с лимоном!

— Ты на коньяк намекаешь, что ли? — немного удивилась Катя, вытерла глаза, потом потихоньку стащила с лысенковского стола свое заявление, скомкала его и засунула в карман.

— Да и не намекаю даже! Я прямым текстом говорю! Правду-матку! Режу, прям как Сорокина! Ну ладно… не буду! Не буду! Ну ее к богу, действительно, ночь на дворе, а я ее поминаю! Давай, Кать, выпьем грамм по сто… как лекарство!

* * *

— Я не хочу пить это лекарство! — выл и ныл маленький Тошка. — Я его боюсь! Мне от него темно! Темно!

— Что это ты ему даешь? — удивился Илья.

— Аллерголог микстуру прописал… Антош, ну надо пить! Надо!

— Я не хочу! — Ребенок, обычно покладистый, вдруг расплакался. — Мне от нее страшно!

— Знаешь, — Илья поднял худенького и хрупкого мальчика к себе на колени, — я в детстве тоже ужасно боялся темноты. Мы все боимся того, чего не понимаем. А если мы чего-то не понимаем, то думаем, что там таится опасность. Ты думаешь, что из темноты кто-то выскочит, да? И съест тебя?

— Илюш! — выдохнула Жанна. — Ну что ты его еще больше заводишь!

— Да! — Малыш зарылся личиком в свитер на груди отца.

— Тогда давай рассуждать логически. — Илья потихоньку покачивал сына. — Ты же у нас очень умный мальчик, я знаю. Так?

— Да…

— Поэтому я не кричу на тебя и ничего не заставляю делать. Потому что ты умный и сам все решаешь. А мы с мамой только тебе помогаем. Но мы все-таки гораздо старше тебя и больше видели. Только в этом и вся разница между нами. В том, что мы старше. И мы уже знаем, что в темноте ничего нет. Ничего такого, чего не было в ней раньше. И мамин халат, который она вчера не повесила в шкаф, а бросила на стуле, совсем не дракон, да?

Мальчик повернулся и посмотрел туда, куда указывал отец. Личико его стало веселым.

— Да! — воскликнул он. — Только это был не дракон, а медведь!

— М-м-м… действительно, скорее медведь! Я бы даже сказал — гризли! Только это все равно только халат. И ничего не надо бояться. Это темнота так шутит. Она большая шутница, темнота. И она добрая. Она всем дает отдохнуть. Хорошо, когда темно — спокойно, и глаза закрываешь, и спишь…

— Да, — неуверенно сказал мальчик. — Наверное, это хорошо!

— Вот и не надо ее бояться. И думать, что темнота плохая. И что шутки у нее злые. И что она тебя пугает. Мы сами себя пугаем, а вовсе не другие и не темнота! И вообще, вот что я тебе скажу: если ты сейчас выпьешь ложку этого лекарства, в котором, как ты говоришь, злая темнота, то ее, этой темноты, станет меньше!