Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции (1914–1918) - Владислав Аксенов

Другой чертой времени Карцевский считал проникновение бранных слов и ругательств в пространство официальной печати, не допускавшееся в прежние времена, причем ответственным за охватившую литературу «словесную несдержанность» он называл М. Горького[2681]. По наблюдению З. Н. Гиппиус, постепенно словесное нагнетание ненависти переставало работать, к брани происходила психологическая адаптация: «Мы так давно живем среди потока слов (официальных) — „раздавить“, „додушить“, „истребить“, „разнести“, „уничтожить“, „залить кровью“, „заколотить в могилу“ и т. д. и т. д., что каждодневное печатное повторение непечатной ругани — уже не действует, кажется старческим шамканьем»[2682]. Тему отражения процессов и явлений Гражданской войны в лексике поднимали в своих работах Р. Якобсон, Е. Ремпель и др.[2683]

Филологические исследования Гражданской войны проводились и в советской России представителями старой русской профессуры. Среди наиболее известных авторов — А. Горнфельд, А. Баранников, В. Шкловский[2684]. Правда, их работы лишь с очень большими оговорками можно отнести к советской историографии в силу звучавшей критики «новояза». Горнфельд, призывая очистить литературный язык от вульгаризмов, частично оправдывал тягу большевиков к сокращениям, напоминая, что в царской России существовал Осфрум (Общество содействия физическому развитию учащейся молодежи), не говоря уже о Лензото, Рускабель, Вочето, Катопром и пр.[2685] Ученый считал, что массовое проникновение всевозможных сокращений, непонятных большинству обывателей, вызывало у них раздражение и неприятие, на фоне «косолапой и несуразной» окружающей действительности в конце концов оборачивавшееся против официальной власти. Горнфельд шутил, что если «мухомор» означает «то, что морит мух», то как должны граждане понимать сокращение «военмор». На съезде преподавателей русского языка и словесности в Петрограде 5 сентября 1921 г. он говорил: «Нов не принцип образования этих слов — нова их масса, разом хлынувшая в обиход, нова их обязательность. Их так много, что для них уже нужен толковый словарь Людям кажется, что раздражает их некая „неправильность“ этих слов, некое нарушение законов родного языка, но это не верно: как всегда, в оскорбительной лингвистической новинке, раздражает скорее то, что за ними: раздражает, например, ощущение их ненужности. Ибо они создаются во имя некой стремительности, во имя высшей энергии, высшей целесообразности, а жизнь идет через пень колоду, косолапо и несуразно»[2686].

Ощущение «несуразности» эпохи заставляло людей определенного психического склада писать во власть письма. Некоторые обыватели в них называли В. И. Ленина Антихристом. Так, например, в феврале 1919 г. анонимный казак в письме клеймил членов казачьего отдела ВЦИК как предателей народа, заявляя, что пришло время Антихриста[2687]. Распространение эсхатологии заставляло обывателей искать знамения. Кто-то считал предзнаменованием наступавших Последних времен начавшиеся эпидемии: «Холера охватила всю Россию, мрут от нее в Петрограде, Москве, Нижнем, Царицыне и везде, где развивается новый флаг с буквами „Ресефесере“ — мрут сотнями в день»[2688]. Другие реанимировали средневековые слухи, восходившие к Апокалипсису, о том, что из лесов и рек выходят всевозможные чудища. Так, в 1918 г. появился слух, что из Волги стали вылезать крокодилы. По всей видимости, этот слух продолжал ту традицию, которая отразилась в псковской летописи в записи за 1582 г.: «Того же лета изыдоша коркодили лютии зверии из реки и путь затвориша; людей много поядоша. И ужасошася людие и молиша бога по всей земли. И паки спряташася, а иних избиша»[2689]. Азбуковник XVI в. развивал образ пожирающего людей крокодила, дополняя его темой «коркодильих слез»: «Коркодил — зверь водный, егда имать человека ясти, плачет и рыдает, а ясти не перестает»[2690]. Постепенно образ крокодила становился антропоморфным, у «коркодила» с известного лубка «Яга баба едет с коркодилом драться» отрастала борода. В старообрядческих лицевых Апокалипсисах XVIII в. в образе крокодила представал Антихрист или его слуга. Причем первый также выходил из воды. В годы Первой мировой войны, давшей новую пищу эсхатологическим ожиданиям, образ крокодила нередко олицетворял Германию. В «Маленькой газете» война изображалась как бой солдат с огромным крокодилом[2691]. Этот же образ лег в основу сказки «Крокодил», начатой К. И. Чуковским в 1916 г.

Средневековые мифы реанимировались не только из‐за распространявшихся эсхатологических настроений. Порой причиной являлось обычное пьянство. Так, С. А. Павлюченков описал, как в 1920 г. пьяные красноармейцы увидели и расстреляли крокодила, о чем отправили телеграмму в Саратов: «В середине августа близ села Соломатина Камышинского уезда в реке Иловле обнаружен крокодил длиною в 2 аршина и весом в 1 пуд и 8 фунтов. Крокодил расстрелян»[2692]. Тем не менее тот факт, что пьяным чекистам привиделся именно крокодил, а не другое экзотическое животное, говорит о сформировавшемся образе крокодила в народном мифологическом сознании.

М. А. Булгаков, тонко чувствовавший массовую психологию эпохи и следивший за появлением фантастических слухов в печати, не без иронии описал эсхатологические страхи обывателей в фантастической повести «Роковые яйца» (1924): «Змеи идут стаями в направлении Можайска… откладывая неимоверные количества яиц. Яйца были замечены в Духовском уезде… Появились крокодилы и страусы. Части особого назначения… и отряды государственного управления прекратили панику в Вязьме после того, как зажгли пригородный лес, остановивший движение гадов…»[2693] Впрочем, слухи о крокодилах в Волге в окрестностях Самары могли опираться и на газетную публикацию июля 1916 г., сообщавшую, что во время спровоцированного обильными ливнями наводнения из открытого аквариума уплыл крокодил. Дирекция предупреждала, что когда крокодил проголодается, он начнет издавать жалобные звуки, напоминающие детский плач, поэтому жителям города рекомендовали быть начеку, особенно в Струковском саду, куда он мог направиться[2694].