Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции (1914–1918) - Владислав Аксенов

Тем не менее после ареста императорской семьи накал народной ненависти стал остывать. Газета «Известия Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов» уже сам факт отречения императора рассматривала в качестве главного завоевания революции, снявшего с повестки дня вопрос о Романовых и поставившего перед Россией новые задачи: «Победоносный народ сбил теперь цепи своей неволи! Эпоха Романовых, эта эпоха угнетения народа, осталась позади нас. Россия должна стать, наконец, свободной и уничтожить все следы крепостничества!»[2722] Схожим образом реагировала и столичная интеллигенция: «На меня отречение Государя производит не столько тяжелое и трагическое впечатление, сколько впечатление чего-то жалкого, отвратительного… Точно актер, неудачно выступавший в течение долгого и очень утомительного спектакля, теперь сконфуженно уходит в кулису», — записал 3 марта 1917 г. в своем дневнике А. Н. Бенуа[2723]. «Жалко его сейчас только „по-человечески“, а не как государственного деятеля», — думал о царе москвич Н. П. Окунев[2724]. Царь Николай II становился гражданином Николаем Александровичем Романовым.

В то же время большевики пытались «разыграть карту» слухов о якобы сбежавшем царе: «Мощным взмахом стряхнул восставший народ многолетнее иго царского самодержавия… Гидра реакции может еще поднять голову. Черные силы притаились, но не изменилась их скрытая сущность… Скрылся и не арестован отрекшийся царь, пытающийся организовать контрреволюцию», «тиран еще на свободе… Николай со всеми черными силами не сегодня-завтра может начать осуществлять свой план. Мы знаем из истории народных революций, как венценосные палачи пытались, после некоторого успокоения, кровавыми средствами восстановить свои разбитые троны»[2725]. Следует заметить, что большевики активно использовали распространенные в обществе слухи, фобии в собственной пропаганде. Однако попытка сыграть на слухах о бегстве бывшего царя не удалась, так как тема отречения от престола стремительно теряла актуальность. Этот акт снял с Николая ответственность за последующие события, и массовое сознание принялось подыскивать на эту роль очередного кандидата.

Вместе с тем освободившаяся от цензуры периодическая печать накинулась на Николая Романова. Больше всего бывшему императору и его семье доставалось от иллюстрированных изданий — визуальный образ не только охватывал более широкие, включая неграмотных, слои населения, но и надолго оседал в памяти. Следует заметить, что высмеивание врага понижает градус напряженности, снижает страх перед ним: вместо дьявола-Антихриста, которого следовало убить, Николай в 1917 г. представал перед обывателями в образе алкоголика-неудачника, над которым хотелось лишь потешаться. После того как 12 марта была отменена смертная казнь, Д. Моор изобразил Николая в красной рубахе, сжимавшим в окровавленных руках гигантский топор, обращающимся к стоявшим вокруг него палачам со словами: «Все-таки новое правительство больше заботится о нас, чем мы заботились о них». От рисунка веяло впечатлением, что гигантские палачи смотрят на своего маленького бывшего хозяина как на будущую потенциальную жертву (ил. 247 на вкладке).

На ряде карикатур царь изображался узником «Крестов» или Петропавловской крепости, каторжанином.

Несмотря на то что царя решено было оставить под охраной в Царском Селе, вопрос о суде над ним и, следовательно, о его последующей участи был открыт. Временное правительство проявило определенный такт по отношению к арестованному монарху, когда 12 марта создало Чрезвычайную следственную комиссию для расследования действий бывших государственных чиновников, исключая бывшего императора. Более того, в выступлении на I Съезде Советов председатель комиссии Н. К. Муравьев позволил себе выступить в защиту бывшего царя, заявив, что не Николай II был главным врагом Государственной думы, подписывая приказы о ее роспуске, а министры, которые, заполучив подпись Николая, самостоятельно заполняли бланки от его имени[2726]. Муравьев планировал закончить следствие к 1 сентября, однако работа затянулась. Несмотря на это, А. Ф. Керенский, опираясь на предварительные выводы комиссии, заявил, что в действиях бывшего царя и царицы не нашлось состава преступления по статье 108 Уголовного уложения (измена).

Впоследствии А. Ф. Керенский старался убедить читателя в постоянной опасности, которая угрожала царю и его семье в 1917 г., что и заставило правительство перевезти узников в Тобольск: «Смертная казнь Николаю II и отправка его семьи из Александровского дворца в Петропавловскую крепость или Кронштадт — вот яростное, иногда исступленное требование сотен всяческих делегаций, депутаций и резолюций, являвшихся и предъявляемых Временному правительству и, в частности, ко мне, как ведавшему и отвечавшему за охрану и безопасность царской семьи»[2727]. При этом С. П. Мельгунов оспорил слова мемуариста, отметив, с одной стороны, что на протяжении 1917 г. призрак контрреволюции, с которым незримо была связана тень бывшего царя, постоянно присутствовал в российском обществе, что со стороны радикалов слева действительно раздавались кровожадные призывы, которые, с другой стороны, являлись единичными примерами сохранявшейся ненависти, характерной в первую очередь для «анархо-большевистской словесности»[2728]. Тем не менее эти призывы не находили должного отклика в народе и, как правило, отсутствовали в большинстве коллективных воззваний, резолюций, в том числе тех, что публиковались «Правдой». Так, например, из 18 пунктов требований «Основной программы Совета солдатских депутатов на фронте», составленных при участии большевиков 20 марта 1917 г. солдатами 190‐й дивизии и примкнувшими к ней частями, не было ни одного, посвященного бывшему царю; 13 апреля рабочие завода «Ст. Парвиайнен» выдвинули резолюцию, поддержавшую требование большевиков о смещении Временного правительства, среди 12 пунктов которой также не упоминалось о бывшем императоре, и т. д.[2729] Весной 1917 г. Николай II ушел в прошлое, и хотя изредка слухи о контрреволюционной деятельности черносотенцев и возникали (например, в апреле появился слух, что в Ялте вокруг великого князя Николая Николаевича сформирована некая «партия 33‐х»[2730]), даже часть монархистов не воспринимала всерьез возможность реставрации монархии. 27 мая Б. В. Никольский за обедом обсуждал слухи о намерениях кубанских казаков и «Дикой дивизии» выкрасть Николая с наследником в целях спасения монархии, которым дал следующую оценку: «Это такой глупый и жалкий бред, что не стоит и слушать. Просто кто-то с дураков деньги сбирает на реставрацию, а тратит собранное на ресторацию»[2731].