Расколотое небо - Кори Маккарти

Может, тот кадет и не провалился бы…

И – «сапфировые»? Господи! Это ей не скоро забудут.

Тело у нее так горело, словно она побывала в настоящем огне. Она сорвала с себя рубашку. Ее идентификационные медальоны звякнули, и она провела металлическими звеньями по скомканной цепочке, цепляясь за скрежещущий звук, эхом разнесшийся по выложенной кафелем комнате.

– Ничего себе шрам!

Чейз схватила рубашку и закрыла ею лифчик.

– Что ты здесь делаешь?

– Это мужская раздевалка. – Тристан покосился на вход. – По крайней мере, на двери тут паренек.

Чейз стало еще жарче.

– Я ошиблась.

Он не отворачивался, а ей не хотелось отпускать рубашку, чтобы снова натянуть ее на себя. Ей следовало бы встать и уйти, но она была настолько выжата, что даже встать было немыслимо.

Похоже, Тристан все понял. Он сел на банкетку.

– Можно задать тебе один вопрос, Чейз?

Она уронила голову себе на грудь. Щекотные капли пота текли у нее по шее. Ей не нужны были его вопросы.

– Нет.

Он не принял ее отказа.

– Почему ты со мной то теплая, то холодная?

Секунду она смотрела на него. Сейчас он был настоящий – не чрезмерно любезный или вежливый. Может, именно поэтому она изменила своей привычной тактике уклонения.

– Потому что в тебе два человека. А мне нравится только один из них.

– Значит, я все-таки тебе нравлюсь. По крайней мере на пятьдесят процентов. – Он пытался вызвать у нее улыбку. У него почти получилось. – Наверное, придется наябедничать на тебя Сильф.

– Тогда кто помешает ей убить нас обоих, когда мы в следующий раз окажемся на ВПП?

– Ну брось, – сказал он на пике самоуверенности. – Я пока с ней не взлетал, но я видел достаточно записей и знаю, что ей за нами не угнаться.

Чейз этот разговор был слишком приятен. Они уже неделю не были в небе – уровень террористической угрозы все еще оставался слишком высоким, – но то, как Тристан сказал «за нами», заставило Чейз вспомнить то, как они летали вместе. Крыло под крылом, то поддразнивание.

– Так. – Он легонько ущипнул ее за руку. – Расскажи мне про этот шрам.

У нее в голове творилось нечто странное. Мысли были теплые, пушистые и совсем не ее.

– Пиппину я сказала, что это я в детстве упала с велосипеда. Парням на свиданках я говорю, что на меня напали грабители.

– Но это все ложь?

– Необходимое изменение правды.

Эту фразу она украла из лексикона отца.

– Говоришь как политик.

Чейз провела пальцем по безобразной бугристой линии, которая тянулась у нее от локтя к плечу. Врач, который ее зашивал, пообещал, что со временем шрам побледнеет и разгладится. Вот уж кто врал! Шрам и сейчас был таким же красным и воспаленным, как пять лет назад.

Правда приходила медленно, поднимаясь откуда-то из глубины. Чейз не хотелось ее озвучивать, но Тристан уже знал про ее отца, и от этого говорить было гораздо проще. Наверное, слишком просто.

– Как-то поссорилась с колючей проволокой, – сказала она. – Очень давно.

– Очень давно? Тебе сколько – пятьдесят семь?

– Мне было двенадцать.

Она скрестила руки на груди, чуть сильнее обычного ощущая, что именно закрывает.

– Не так уж много двенадцатилеток ссорятся с колючей проволокой.

– Может, у тебя в семье это и так.

Вот оно! Чейз упомянула в связи с этим Торна. Будет ли Тристан стараться узнать больше? Он бросил на нее мрачный взгляд, который доказал, что он вспомнил о Лэнсе Говарде Торне. Хоть она сама вломилась в эту тему, сейчас она уже об этом жалела. Она ухватилась за первый попавшийся способ переменить разговор.

– Ты винишь меня в том, что произошло с МАВС?

Он посмотрел на нее так, словно она только что перешла на китайский язык.

– Чего?

– Если бы я не начала искать «Феникса», нас не обнаружили бы. И МАВС уцелела бы.

Он покачал головой.

– Адриен мне сказала, что за нами все это время следили. Возможно, наше взаимодействие что-то ускорило, но мы уже были обречены. Это был вопрос времени.

– Ага, но если бы я за тобой не охотилась…

– Прекрати!

Он не закричал, но с тем же успехом мог бы. Она видела, как он сражается с мрачными мыслями. Она очень хорошо была знакома с подобными битвами. Может, он хочет поссориться? Ей это всегда помогало.

– Ну а я чувствую себя виноватой, – подначила она его.

Он покраснел.

– Как твой папа чувствует себя виноватым из-за Филиппин?

Она резко встала.

– А он должен? Он выполнял свою работу. Он не мог иначе!

Ее слова притянули тот разговор с Пиппином. Похоже, «не могу иначе» – это наследственное. Она села так же резко, как только что встала, однако Тристан не успокоился.

Он дернул за ее медальоны:

– Почему ты все время их носишь? Готов поспорить, что ты даже спишь в них. В МАВС мы надевали их только на вылетах.

Чейз отпихнула его руку локтем.

– Мы их носим потому, что до вражеской территории всего пара мгновений. В любой момент могут появиться беспилотники с тысячью ракет. Не знаю, как тебе, а мне хотелось бы, чтобы Кейл смог опознать мое тело, когда оно станет почерневшим кирпичом.

Она зашла слишком далеко.

Тристан снова провалился в ту адову пропасть. Шок залил его бетоном. На висках выступили капли пота. Казалось, он даже дышать перестал. Может, он видел горящую академию. Взрывы. Вопли. Но что бы это ни было, видение захватило его душу и выворачивало…

Чейз встряхнула его за плечо и попробовала позвать по имени. По нулям.

Она не очень-то умела общаться с парнями – в настоящем смысле этого слова, но знала, что срабатывало на Тэннере и Бунтаре. И на их предшественниках. Чейз схватила Тристана за щеки и прижалась губами к его губам.

Он моментально отстранился, встал и прижался лбом к одному из шкафчиков – так, что металл поддался и прогнулся. Дыхание у него было ни к черту, но он шевелился. Он вернулся. Она сочла это удачей.

Чейз встала, закидывая рубашку на плечо и стараясь казаться хладнокровной. На самом деле она ощущала тепло и безумие, хотела плакать и целоваться – что было пугающим сочетанием. Это заставило новые пласты ее чувств подняться к поверхности – и она дала им волю.

– Не знаю, что мой отец чувствует по поводу Филиппин. Мне никогда не хватало храбрости спросить.

Тристан посмотрел на нее слишком пристально. Казалось, боль скапливается в них обоих – и между ними. А потом боль перешла в нечто вроде облегчения, которое было настолько странным, что ей захотелось привалиться к Тристану.