Ключевая фраза - Рубен Маркарьян

Кони странно подмигнул Артему.

– Я только хотел сказать, что в будущем, – продолжил Каховский, – ну, которое я видел во сне… путешествия по воздуху – обычное дело, по небу летают аэропланы, только не легкие, а тяжелые, многотонные. Но, главное, люди придумали такие умные машины, которые могут обрабатывать информацию. Как человеческий мозг. И изображение всего, что происходит в мозгу компью… этой умной машины, выводится на экран, как в синематографе, только экран может быть маленький, так что его можно положить в карман. А потом умная машина решила, что она – не машина.

– Ну, пока все понятно, – Кони улыбнулся. – Человек научился петь. Потом записал свой голос на фонографе. И теперь фонографы поют человеческим голосом. Но вдруг фонограф решит, что это он сам поет? Вы это имеете в виду?

Он почесал затылок и, прикрывая напавшую зевоту ладонью, произнес:

– Петр Демьянович, если вы еще в наших краях и никуда не спешите, может, заглянете завтра? Скажем, к завтраку? Очень интересная беседа у нас вышла, но мое сознание, до сих пор закованное в привычном ему материальном мозгу, меня скоро покинет, ибо мозг устал и требует сна.

– Я с удовольствием принимаю ваше приглашение. Тем более Сергей Аркадьевич еще должен нам рассказать о будущем. Я, честно говоря, верю в реинкарнацию и приду обязательно.

Мужчины встали. Провожая Успенского до дверей, Кони на минуту отлучился отдать распоряжение управляющему насчет завтрашнего.

Стоя на веранде и прощаясь с Артемом, Успенский взглянул ему в глаза и совершенно серьезно сказал:

– Вы ведь и правда оттуда, да? Можете не отвечать…

– Анатолий Федорович просил прощения, он вынужден был отлучиться по весьма важному государственному делу. Так что мы с часик его подождем? Он сказал, если не приедет через этот час, можем начинать обедать без него!

С этими словами Артем встретил на веранде прибывшего к назначенному времени Успенского. Артем уже как два часа стоял здесь, сначала наблюдая восход не успевшего вчера закатиться солнца, готовящегося к торжеству июньских белых ночей; потом вдыхал пряный аромат распускающихся в саду роз, намазывая его маслом на хлеб своей памяти, понимая, что в любой момент может пробудиться от этого странного сна. О том, что Кони убыл по делам, его оповестил управляющий – ливрейный лакей, довольно странный персонаж, одетый в форменный мундир с шитьем и галунами, но с повадками обломовского Захара.

– Ну, что поделать, Сергей Аркадьевич, государева служба обязывает. Мы, так сказать, с пониманием и надеждой… – Успенский улыбнулся и снял шляпу. – Будем ждать!

– Я предложил бы пить чай, ожидая его возвращения, или обсудить тему, не связанную с реинкарнацией и записью сознания. Это Анатолий Федорович просил без него не обсуждать, как вы помните.

– Темы для бесед найти несложно. Но… меня разбирает любопытство, Сергей Аркадьевич. Вы понимаете, о чем я? – Успенский понизил голос.

– Честно говоря, не совсем… – Артем решил не поддаваться на провокации, касающиеся его прибытия из будущего; он на 99 % был уверен либо в своем сумасшествии, как плохом варианте, либо в пребывании во сне – как хорошем. – Я хотел с вами поделиться мучающим меня вопросом, касающимся одного судебного дела…

Артем сделал пару шагов по ступеням скрипучей лестницы веранды и предложил Успенскому проследовать к выросшей в саду группе чайной мебели, призывно белевшей на фоне ярко-красных розовых кустов.

– Дело одно с присяжными… – продолжил он. – Молодая особа обвиняется в том, что отравила своего мужа кислотой. Точнее, ее любовник был исполнителем, а она вроде как организовала покушение и ему способствовала. Так вот…

– Я читал об этом вашем деле, – сказал Успенский, и его пронзительный взгляд прошил Артема насквозь.

– Простите, что? – Каховский оторопел.

«Как это читал? О чем он? Он хочет вывести меня на разговор о будущем? Или он сам оттуда? Господи, Артем, не неси ерунды, тебе совсем плохо, похоже?» – такие мысли огненными искрами возникали и тут же сгорали в голове Каховского.

– Я читал о деле Евдокии Вольфрам, – не понимая волнения Артема, объяснил Петр Демьянович. – Это та дама, что из ревности или чего-то там, связанного с любовью, чуть не отправила на тот свет своего законного супруга. Из вашей речи следовало, что она его хотела убить или просто наказать из-за сильной любви. Кхе… Присяжные же ее оправдали, не так ли? Это было… Я был точно совсем маленький. Лет пять или шесть мне было. А прочел про это дело буквально вчера, роясь в подшивке старых журналов. Каюсь, Сергей Аркадьевич, хотел узнать о вас побольше…

– Да… Она его отравила… Точнее, хотела отравить… – Артем никак не мог понять, как ему реагировать. Он давно читал об Андреевском, в которого каким-то странным образом вселился, и практически ничего не помнил, кроме того, что тот был другом Кони и хорошим оратором-психологом.

– Да-да – азотной кислотой! – Успенский продолжал хвастаться своей осведомленностью. – И вы мастерски сказали, что азотная кислота – ерунда, не опасная совсем. Хотела бы отравить – травила бы соляной. Я представляю, как вы запутали присяжных, Сергей Аркадьевич! Для них что соляная, что азотная, все – не водка, а яд. И вам поверили на слово, что азотная не такая опасная, а значит, не хотела убивать, ибо любила.

Артем, наконец, пришел в себя. Собеседники присели в плетеные кресла, укутавшись в пледы и утреннюю ароматную свежесть сада. «Захар» в ливрее с торжественностью дворянского лакея принес чай и разливал его в чашки.

– Петр Демьянович, я удивлен вашей способности видеть невидимое и узнавать давно забытое. Вы уникальный человек, Анатолий Федорович прав. – Артем взял чашку чая и посмотрел на изображение на фарфоре. Оно было таким же, как и вчера. Артему попалась та же чашка – или его воображение рисовало ее одинаково. «Нолик, нолик, единичка, нолик, – подумал про себя Каховский. – Чашки в прорисовке сюжета не важны. Могут быть одинаковые».

– Спасибо, я тронут. Комплимент от Кони – это как охранная грамота. Правда, умысел мой на преступление пока не направлен, – Успенский улыбнулся. – Итак, вы хотели задать вопрос касательно своего дела, давно удачно завершенного?

– Да… – Артем опять задумался над формулировками. – Вот я так и не понял, что есть любовь. Да, преступление, на которое пошла Елизавета… Простите, Евдокия… Вольфрам… Это все от любви. Но любовь между мужчиной и женщиной – это в вашем понимании что? Если мир не такой, как мы его видим, значит, нет никакой женщины и никакого мужчины? Что есть любовь тогда?

Успенский с удовольствием вытянулся в кресле, закинув руки за голову. Потом он, видимо, осознал, что вести себя так тридцатилетний интеллигент в присутствии шестидесятилетнего именитого адвоката не должен, и вернулся в позу, приличную статусу и характеру беседы.

– Любовь… Самый непростой вопрос. Точнее, один из самых непростых. В ряду других вопросов современности у нас есть ужасный «половой вопрос». Это вопрос целиком из быта двумерных существ, живущих на плоскости и движущихся по двум направлениям – производства и потребления.