Когда пируют львы. И грянул гром - Уилбур Смит

Гаррик посмотрел Анне в глаза. Анне, которую он любит, Анне, которая принадлежала Шону. Но Шон ведь погиб. У него в голове мелькнула одна мысль, еще не облекшаяся в слова, но достаточно ясная, чтобы он почувствовал угрызения совести. Он попытался прогнать эту мысль.

– О Гарри! Что же мне делать?

Она просила о помощи, в ее голосе отчетливо звучала мольба. Ее отец убит при Изандлване, старший брат все еще на Тугеле, в войске Челмсфорда, у матери на руках еще двое детишек, которых надо кормить. Как он был слеп, что не сразу понял это!

– Послушай, Анна, чем я могу тебе помочь? Говори!

– Ох, Гаррик, тут уж вряд ли кто может мне помочь.

– Может, вам денег… – Он запнулся, не зная, как продолжить. – Ты знаешь, я ведь сейчас богатый. Папа оставил Теунис-Крааль Шону и мне, а Шон…

Она молча смотрела на него.

– Так что могу одолжить, ну, чтобы пережить это время, пока… – Гаррик покраснел, – сколько надо, столько и дам.

А она все смотрела на него и молчала, о чем-то соображая. Гаррик – хозяин Теунис-Крааля, он богат, вдвое богаче, чем был бы Шон, если бы остался жив. А Шон сейчас мертв.

– Ну как, Анна, что скажешь?

У нее в голове вертелись разные мысли: о голоде; о том, что на ноги надеть нечего; о платьях, застиранных до такой степени, что сквозь них все видно, особенно если на свет; о латаных-перелатаных нижних юбках. И о вечном страхе перед неизвестностью, в котором живет каждый бедняк. Гаррик вон живой и богатый, а Шона больше нет.

– Ну скажи, что возьмешь, – продолжал убеждать Гаррик.

Он наклонился к ней, взял ее за руку и, волнуясь, крепко пожал. Анна не отрываясь смотрела ему прямо в лицо. Да, они похожи, думала она, но в Шоне всегда чувствовалась сила, а тут – одни только мягкость и нерешительность. И внешне совсем не то: тут волосы блекло-рыжие, как песок, и глаза бледно-голубые – а там иссиня-черные волосы и темно-синие глаза. Словно художник взял портрет одного и несколькими мягкими мазками изменил его суть, и теперь картина совсем другая. А уж про ногу и вовсе не хотелось думать.

– Спасибо, Гаррик, – сказала она, – ты очень милый, но у нас есть еще деньги в банке, а земля свободна от долгов. И лошади есть, можно продать в случае чего.

– Тогда в чем же дело? Пожалуйста, скажи мне.

Теперь она твердо знала, что сделает. Обманывать не станет, уже поздно. Расскажет ему всю правду, и эта правда вряд ли будет иметь для него значение, она это знала. Ну разве что самую малость, но это не помешает ей получить то, что она хочет. А она хочет быть богатой, и еще она хочет, чтобы у ребенка, которого она носит под сердцем, был отец.

– Гарри, у меня будет ребенок.

Подбородок Гаррика дернулся, у него перехватило дыхание.

– Ребенок?

– Да, Гаррик. Я беременна.

– От кого? От Шона?

– Да, Гаррик. У меня будет ребенок Шона.

– Откуда ты знаешь? Ты уверена?

– Да, я уверена.

Гаррик выбрался из кресла и захромал по веранде. Остановившись у перил, схватился за них здоровой рукой; другая все еще висела на перевязи. Стоя спиной к Анне, он смотрел вдаль, туда, где за лужайками Теунис-Крааля поднимался заросший редколесьем склон.

Ребенок Шона. Эта мысль ошеломила его. Он знал, что Шон и Анна занимались этим. Шон сам ему рассказал, и Гаррик не обиделся, не разозлился. Ревновал, конечно, но совсем немножко, ведь Шон ничего от него не скрыл, рассказал ему все, значит Гаррик и сам в этом как бы участвовал. Но ребенок! Ребенок Шона.

Не сразу, исподволь до него дошел полный смысл того, что он только что узнал. Ребенок Шона – это же частичка его брата, та частичка, которая не погибла под копьями зулусов. Значит, он не совсем потерял Шона. А Анна… ей нужен для ее ребенка отец; невозможно представить, чтобы она хотя бы еще месяц прожила без мужа. И он тогда мог бы получить обоих, и частичку брата, и Анну – все, что он любил в этом мире. И Шон, и Анна. Она должна за него выйти, у нее нет другого выхода. Охваченный ликованием, он повернулся к ней:

– И что ты будешь делать, Анна? – В ее ответе он был уверен. – Шон погиб. Что будешь делать?

– Не знаю.

– Ребенка тебе иметь нельзя. Он будет незаконнорожденный.

Услышав это слово, она вздрогнула, и это от него не укрылось. Он был абсолютно уверен, что́ она в конце концов скажет.

– Придется уехать… куда-нибудь подальше… в Порт-Наталь.

Говорила она без всякого выражения. Лицо было спокойно, она знала, что он скажет.

– Скоро уеду, – повторила она. – Не пропаду. Что-нибудь придумаю.

Гаррик слушал, не отрывая от нее взгляда. Маленькая головка на широких для девушки плечах, остренький подбородок, кривоватые зубки, хотя вполне беленькие, – для него она имела манящую привлекательность, несмотря на что-то кошачье во взгляде.

– Я люблю тебя, Анна, – сказал он. – Ты же знаешь это, правда?

Она неторопливо кивнула, волосы колыхнулись на ее плечах, и взгляд кошачьих глазок удовлетворенно смягчился.

– Да, Гаррик, я это знаю.

– Пойдешь за меня замуж? – задыхаясь, проговорил он.

– А ты возьмешь меня такую? С ребенком Шона? – спросила она, хотя была уверена: куда он денется.

– Я люблю тебя, Анна.

Он заковылял к ней. Подняв голову, она смотрела ему в лицо. Про его ногу ей думать не хотелось.

– Я люблю тебя… а все остальное не имеет значения.

Он протянул к ней руки, и она не противилась.

– Ты пойдешь за меня, Анна? – дрожащим голосом спросил он еще раз.

– Да.

Руки ее неподвижно лежали у него на плечах. Он тихонько всхлипнул, и по лицу ее прошла тень отвращения. Она уже чуть было не оттолкнула его, но вовремя остановилась.

– Любимая, ты не пожалеешь об этом. Клянусь, не пожалеешь, – прошептал он.

– Надо все сделать как можно быстрей, слышишь, Гаррик?

– Да. Сегодня же поеду в город и поговорю с падре…

– Нет! Только не здесь, не в Ледибурге! – резко оборвала его Анна. – Пойдут разговоры. А я терпеть этого не могу.

– Тогда поедем в Питермарицбург, – согласился Гаррик, хотя и неохотно.

– Когда?

– Когда захочешь.

– Тогда завтра, – сказала она. – Завтра и поедем.

Кафедральный собор в Питермарицбурге находится на Чёрч-стрит. Мостовая серого камня, колокольня, посредине улицы – железное ограждение, газоны. На травке расхаживают важные, грудь колесом, голуби.

По мощеной дорожке Анна с Гарриком поднялись к собору и вошли в полумрак церкви. Солнечный свет проникал через застекленное разноцветными витражами окно, создавая внутри храма атмосферу таинственности. Оба очень волновались и, возможно, поэтому, стоя в проходе, держались за руки.