Когда пируют львы. И грянул гром - Уилбур Смит

– Только время зря тратим, – ворчал один из бойцов, по имени Бестер Кляйн, – тут хоть два дня скачи, и духу зулусов нет.

– Надо поворачивать назад, к своим, – поддержал его Шон. – Все едем и едем, все дальше и дальше, так всю потеху пропустим, когда начнется.

Стеф Эразм поплотнее завернулся в одеяло: ночи становились прохладные.

– Потеху, говоришь? – Он ловко сплюнул в темноту. – Пусть себе потешаются сколько хотят, а мы лучше поищем стада.

– Тебе что, так хочется пропустить самое интересное?

– Слушай сюда, парень. Я гонял бушменов в Карру и Калахари, я дрался с косами и фингами на берегах Фиш-ривер, ходил в горы на Мошеша с его воинами-басуто. Матабеле, Зулу, Бечуана – потехи у меня в жизни хватало со всеми. А вот четыре, а может, и пять сотен голов первоклассного скота – отличная награда за то, что мы пропустим самое интересное.

Стеф лег на спину и поправил под головой седло.

– И вообще, с чего ты взял, что стада никто не охраняет? Будет тебе потеха, обещаю.

– А откуда ты знаешь, что скот у них где-то здесь? – стоял на своем Шон.

– Он здесь, – твердо сказал Стеф, – и мы его найдем.

Он повернул голову к Шону:

– Тебе первому караулить, так что смотри не засни.

Он сдвинул шляпу на лицо и пошарил рукой справа, желая убедиться, что винтовка на месте.

– Спокойной ночи, – послышался его голос из-под шляпы.

Остальные тоже завернулись в одеяла и уснули прямо так, в одежде, не снимая сапог, с винтовками под рукой.

Шон двинулся в темноту проверить пикеты нонгаев. Ночь выдалась безлунная, зато звезды поражали величиной, – казалось, они совсем близко к земле. В звездном свете виднелись на бледном фоне травы темные пятна четырех пасущихся лошадей.

Обойдя лагерь, Шон убедился, что двое часовых не спят. С севера подход охранял Мбежане, и Шон направился к нему. Ярдах в пятидесяти увидел очертания куста, возле которого он оставил Мбежане.

Шон вдруг хитро улыбнулся; опустившись на четвереньки, он взял винтовку в обе руки и начал осторожно подкрадываться к кусту. Полз он медленно и бесшумно, прижимаясь к земле.

За десять шагов до куста Шон остановился и поднял голову, стараясь двигаться совсем незаметно. Он вглядывался в темноту, среди чахлых ветвей и листьев высматривая очертания зулуса. И вдруг шеи его, чуть пониже уха, сразу за челюстью, коснулся кончик дротика. Шон замер, скосив глаза в сторону, и при скудном свете звезд увидел Мбежане, с копьем в руках стоящего над ним на коленях.

– Нкози ищет меня? – спросил Мбежане серьезным голосом, в котором, однако, где-то глубоко слышалась насмешка.

Шон сел и потер то место, куда чуть не вонзился острый наконечник копья.

– В темноте видит только ночная обезьяна, – попытался он оправдаться.

– А на пузе шлепает только пойманная каракатица, – усмехнулся Мбежане.

– Ну да, ты же зулус, – сказал Шон, признавая в нем право на это природное гордое высокомерие.

Впрочем, по лицу этого зулуса он с первого взгляда понял, что Мбежане родом не из тех уже выродившихся натальских племен, которые только говорят на зулусском, а сами давно уже не зулусы, – так домашняя кошка никогда не станет леопардом.

– В моих жилах течет кровь Чаки, – согласился Мбежане; имя древнего царя он произнес с благоговением.

– А теперь ты поднял копье на Кечвайо, твоего короля?

– Моего короля? – Веселость Мбежане как рукой сняло, голос сразу изменился. – Моего короля? – презрительно повторил он и замолчал.

Шон ждал. Где-то в темноте пару раз тявкнул шакал, и одна из лошадей тихо заржала.

– Королем должен был стать другой человек, но он погиб: его посадили на кол, который пронзил его внутренности до самого сердца. Этим человеком был мой отец, – сказал Мбежане.

Он встал и снова отправился в свое укрытие среди веток куста. Шон последовал за ним.

Бок о бок они сидели на корточках, молчали и слушали. Снова подал голос шакал уже со стороны лагеря, и Мбежане повернул туда голову.

– Шакалы бывают и двуногие, – задумчиво прошептал он.

У Шона слегка задрожали руки.

– Зулусы? – спросил он.

Мбежане пожал плечами – едва заметно в темноте.

– Даже если это и так, ночью они нападать не станут. На рассвете – да, но только не ночью.

Мбежане положил руку на лежащее на коленях копье:

– Старик в высокой шляпе и с седой бородой хорошо это знает. Годы сделали его мудрым, поэтому ночью он всегда спит спокойно, но поднимается затемно и выступает еще до рассвета.

Шон слегка успокоился. Он искоса посмотрел на Мбежане:

– Этот старик считает, что часть скота спрятана где-то здесь.

– Годы сделали его мудрым, – повторил Мбежане. – Завтра равнина кончится, пойдут холмы и густой колючий кустарник. Вот там и прячут скотину.

– Как думаешь, найдем?

– От того, кто знает, где искать, скотину не спрячешь.

– А охраны там много будет?

– Надеюсь, – проурчал Мбежане, погладив древко ассегая. – Надеюсь, очень много, – повторил он.

– И ты станешь убивать своих – братьев, родичей? – спросил Шон.

– Да, буду убивать, как они убили моего отца, – свирепо ответил Мбежане. – Они мне не свои. У меня больше нет своих. Нет больше братьев… ничего не осталось.

Снова наступило молчание. Но дурное настроение Мбежане постепенно испарилось, его сменило чувство приятного товарищеского общения. Обоим было хорошо друг с другом. Так всю ночь они и просидели вместе.

Глядя на Мбежане, Шон вспомнил своего Тинкера, выслеживающего птицу: так же осторожно, на полусогнутых, продвигается вперед, так же сосредоточен и полностью поглощен тем, что делает. Белые молча наблюдали за ним, сидя в седлах. Солнце поднялось уже довольно высоко, Шон расстегнул и снял овчинную куртку, закрепив ее рядом со свернутым в скатку одеялом сзади.

Мбежане ушел вперед ярдов на пятьдесят и теперь медленно продвигался обратно. Остановившись, стал внимательно рассматривать влажную коровью лепешку.

– Hierdie Kaffir verstaan wat hy doen[17], – одобрительно заметил Стеф Эразм.

Остальные молчали. Бестер Кляйн возился со спусковым механизмом карабина; становилось жарко, и красное лицо его покрылось потом.

Мбежане оказался прав: началась холмистая местность. Не такая, как в Натале, где холмы ровные, с округлыми вершинами, нет, здесь каждый холм заканчивался скалистым гребнем, а между ними почву разрезали глубокие овраги и ущелья. Склоны холмов густо заросли колючим молочаем с серыми стволами, корой, похожей на сетчатую шкуру пресмыкающихся, и высокими жесткими травами.