Миг расплаты - Худайберды Диванкулиев (Дивангулыев)

врага так и не смогла достать. А еж, верно, продолжал грызть тело змеи — она не могла вырваться, спастись от острых зубов, и даже умереть сразу не могла, чтобы не мучиться, а металась, извивалась, билась о колючки.

И вот теперь от нее остались лишь два страшных глаза, раскрытая пасть с торчащими ядовитыми зубами — и больше ничего.

Байджану стало жалко эту высохшую голову, и впервые в жизни он пожалел змею. Ему даже показалось, что он слышит ее боль, и он поморщился, как от собственной боли.

Повертевшись некоторое время с боку на бок, Байджан наконец заснул.

Тогда тихонько поднялся Джуманияз, все это время старательно изображавший спящего. Посмотрев и убедившись, что его спутники заснули, обулся, проверил, хорошо ли закреплен термос у пояса. Осторожно ступая, отошел на несколько шагов, и тут же раздался голос Акджика:

— Стой, акга-джан, куда уходишь без нас! Ты что же думаешь, мы такие простаки? Я же знаю, что ты хочешь сбежать с водой, поэтому ни минуты не спал!

Джуманияз даже не остановился.

Тогда Акджик закричал, словно у него разорвалось сердце:

— Байджан, вставай, Байджан!

Джуманиязу в этот миг больше всего хотелось вернуться и кинуться на Акджика, задушить его.

Байджан проснулся.

— Наш акга хочет сбежать с водой!

Байджан, будто не слыша слов Акджика, смотрел в песок.

— Акга, наш старший акга хочет забрать воду и сбежать, он хочет, чтобы мы умерли от жажды, — растерянно бормотал Акджик, не понимая равнодушия Байджана.

А Байджан не сразу поверил, сначала решил, что Акджик просто шутит.

— Я притворился спящим… а он встал и пошел, — еще раз попытался объяснить Акджик.

Джуманияз не стал спорить, разубеждать. Однако, когда Байджан шевельнулся на песке, оценил его крепкую фигуру и неутомленный вид. Поразмыслив несколько секунд, он вернулся.

— Каждому по два глотка, — и протянул термос Акджику. Затем хотел передать Байджану, но тот снова отвернулся, не стал пить.

— Ты ему не верь, Байджан, он хочет погубить нас, лишить воды, — Акджик поднялся с места, перебрался ближе к пастуху. — Дай еще воды, хоть каплю! — и облизал потрескавшиеся губы.

— Воды? На! — Джуманияз показал ему кулак.

— Был бы нож, я б выпил твою кровь, проклятый! Дай мне воды!

Байджану стало жалко Акджика, он поднялся с песка. Положил руку на термос, где еще плескалась бесценная влага.

— Не трожь! — Джуманияз ударил его по руке.

— Ты же видишь — он не выдержит.

— Так брось его, если не выдержит.

— Он ведь умрет!

— Пускай умрет!

— Но он же — человек!

— Если человек — пусть будет сильным, как другие!

— Не у всех ведь силы равны!

— А не равны, значит, туда ему и дорога, пускай подыхает!

Байджан долго смотрел на Джуманияза — словно впервые увидел. Потом сказал:

— Дай ему воды.

Джуманияз все-таки открыл термос, дал один раз, глотнуть Акджику и снова закрыл.

— Еще дай!

— Нет.

— Я ведь тебе такое добро сделал!.. — и Акджик, собрав все силы, ударил Джуманияза кулаком в нос. Удар пришелся в цель, и из носа его потекла кровь, капли упали на песок.

Тогда он в бешенстве схватил Акджика за горло, начал душить. Байджан ухватил Джуманияза за руку, тот в ярости отшвырнул пастуха в сторону.

Байджан упал, вскочил на ноги и с разбегу ударил Джуманияза в бок головой. Он, задохнувшись, согнулся пополам, в глазах у него потемнело, он зашатался.

Байджан опустился на колени возле лежавшего на спине Акджика, приложил ухо к груди.

— Живой… — пробормотал он, и, подняв упавший на песок термос, дал несколько раз глотнуть Акджику.

Джуманияз меж тем пришел в себя, распрямился и, видно, еще не соображая толком что и как, что ему сейчас делать, не подобрав даже слетевшую с головы кепку, поспешно отступил, торопливо зашагал прочь. Взобравшись на небольшой бархан, остановился и, будто вспомнив о чем-то важном, начал спускаться обратно. По дороге подхватил увесистый обломок ствола высохшей акации.

Остановился перед Байджаном — тот помогал подняться Акджику.

— Отдай воду! Мозги выпущу! — заорал, подняв дубинку.

— На, подавись! — Байджан отбросил термос в его сторону.

Джуманияз схватил термос, встряхнул, услышал бульканье на дне и захохотал.

— Вырвался! Теперь я вырвался! — орал он во весь голос.

— Люди меня называют Акджиком, на самом деле настоящий акджик[11] ты, подлец! — плаксиво закричал шофер вслед уходившему с последним запасом воды Джуманиязу. — Вся твоя жизнь — подлые дела, негодяй, перед людьми выставлял себя порядочным! Байджана вместо тебя судили, он вместо тебя дает деньги детям Юсупа! Ты же говорил Байджану, что сам будешь платить, ему останется только относить!.. Байджан не согласился, сам тащит на себе оба дома, а ты и рад! Не засчитываешь в приплод двойняшек, потом мясо продаешь спекулянтам, негодяй!

Джуманияз не отвечал, наверное, даже не слышал криков шофера: обняв термос, он хохотал, ошалевший от радости.

Байджан, глядя ему в спину, тихонько говорил, словно самому себе:

— Брат… Ты же называл меня братом… Жестокость — это подло… Не ходи… Нет, ты не должен уйти! Стой! — закричал он. — Стон, Джуманияз! — А тот, крепко прижимая к себе термос, взбирался по склону бархана, даже не оглянулся. — Стой, проклятый! — Байджан в ярости схватил брошенную Джуманиязом дубинку и бросился следом за ним к бархану. — Стой!

Джуманияз услышал за спиной тяжелое дыхание, обернулся:

— Брось палку, нам с тобой хватит этой воды!

— Мне не вода нужна, твоя душа!

Джуманияз словно впервые увидел Байджана, товарища детских игр; удивленно оглядел с ног до головы, увидел горевшие яростью глаза, в них плескалась не только ярость — возмущенная совесть, увидел непреклонность воли — и понял:

— Брат, что ты! Что ты, мы ведь братья!

— Оставь слова, защищайся!

— Я не хочу состязаться в силе… — Джуманияз нащупал ногой обломок сухой ветки, глянул краем глаза — подходящая. Мгновенно нагнулся, схватил ее и бросился на Байджана.

Однако Байджан уклонился от удара, и промахнувшийся Джуманияз, увлекаемый силой инерции, упал, проехал несколько шагов вниз по песку.

Байджан сейчас мог ударить Джуманияза по голове, но посчитал это бесчестьем, и дал противнику подняться.

Теперь Джуманияз был внизу. Он поднял было свою палку, но пастух ударил раньше, раздался резким стук дерева о дерево, на Джуманияза посыпался песок. И в этот миг он снова почувствовал явный запах мертвечины. И не от песка, нет, не снизу. Он не мог выдержать — он должен был знать, откуда доносится проклятый запах, — завертел головой, но уже ничего не услышал, и снова поднял над головой свое оружие.

Байджан, смотревший на него сверху с презрением, тоже поднял свою дубинку.