Оборванные нити. Том 2 - Александра Маринина

— Господи, какой вы бледный-то! — испуганно воскликнула секретарь Двояка, рыжеволосая Светлана, столкнувшись с Саблиным в коридоре. — Заболели?

— Нет-нет, — он вымученно улыбнулся, — просто устал.

У себя в кабинете он плюхнулся в кресло и закрыл глаза. Как же ему хреново! Ольга права, профессия гистолога опасна для здоровья. Ему всего тридцать четыре года, через несколько месяцев исполнится тридцать пять, а он уже превратился в развалину. С этим надо что-то делать… Но не бросать же любимую работу! Значит, надо…

Но он не успел додумать мысль и сформулировать решение, призванное спасти его подорванное здоровье: в дверь робко постучали, и на пороге появилась женщина, которую он уже однажды видел, хотя и не разговаривал с ней. Мать Миши Демина.

— Можно, доктор? Мне сказали, что вы мне можете объяснить…

Это было обычной практикой. Если родственники покойного не могли разобраться в том, что написано в предварительном или в окончательном свидетельстве о смерти, и начинали задавать вопросы, их направляли к тому эксперту, который проводил исследование и формулировал заключение.

Сергей приготовился дать объяснение, попытался сесть прямо, но не удалось, и он снова бесформенным кулем осел в кресле. Почему-то закружилась голова, но он решил не обращать внимания. Предложив женщине присесть, он собрался с мыслями, чтобы изложить такую непростую фактуру максимально понятно для человека, несведущего в медицине. Сначала Демина слушала с напряженным вниманием и даже кивала, словно понимая каждое слово.

— Так почему же в поликлинике-то не распознали болезнь? — спросила она.

Сергей снова принялся растолковывать:

— Понимаете, эта болезнь нетипична для детей и подростков, никому и в голову не могло прийти, что это она. Это примерно то же самое, что подозревать беременность у заведомо неполовозрелой девочки. Симптомы такие, какие бывают у великого множества заболеваний, и чтобы понять, с каким именно заболеванием имеешь в дело в конкретном случае, нужно проводить специальные исследования.

— Так почему их не проводили? — требовательно спрашивала мать Миши.

— Проводили, в том-то и дело, что проводили, но синдром Гзелля-Эрдхейма тем и коварен, что при обычных исследованиях не выявляется ничего. Это можно увидеть только на вскрытии.

Он хотел добавить еще что-то о чрезвычайно редкой встречаемости заболевания, но внезапно с удивлением понял, что не может вспомнить нужные слова. «Частичная моторная афазия, — машинально пронеслось у него в голове. — И голова покруживается. Черт, и кисти рук онемели, я обратил внимание после вскрытия. И Света сказала, что я бледный. И эта головная боль, распирающая… Только этого не хватало».

Он глубоко вдохнул, набрал в грудь побольше воздуха, ускользающие слова нашлись, но возникшая пауза не прошла мимо внимания Деминой и вызвала у нее подозрения вполне определенного плана.

— Я поняла, — медленно проговорила она, — я все теперь поняла. Вы их покрываете.

— Кого — их? — не понял Саблин.

— Врачей из детской поликлиники. Они пропустили болезнь, они поставили неправильный диагноз, они лечили Мишеньку не от того, чем он был на самом деле болен, и этим своим неправильным лечением загубили моего сына. И вы это знаете. Ведь так? Я угадала?

— Да ну что вы…

— Значит, я права, — она стала говорить чуть быстрее и увереннее. — Они — живодеры, коновалы, им только свиней лечить, а вы с ними — одна шайка-лейка, покрываете друг друга.

— Что вы говорите…

Он еще пытался как-то убедить несчастную мать, потерявшую единственного сына, но с ужасом понял, что язык не слушается. «А теперь еще и дизартрия», — отметил он отстраненно, словно речь шла не о нем самом, а о совершенно постороннем человеке. Симптом аккуратно подбирался к симптому и ложился в стройный ряд диагноза, который никого обрадовать не мог.

— Господи, да что я тут с вами… — она всхлипнула и заговорила громко и быстра — Вы же алкоголик! Вы или пьяны, или с тяжелого похмелья! Как вам не стыдно? Вы пользуетесь тем, что я ничего не понимаю в этих ваших специальных словах, и морочите мне голову, чтобы отвязаться от меня и прикрыть своих дружков-педиатров из поликлиники. Небось с ними водку три дня квасили, радовались, что можно их ошибки списать, простым людям лапши на уши навешать, обмануть и никого не наказывать, да? Чтобы все было шито-крыто. Знаю я вас! Посмотрите на себя, вы же законченный алкоголик, на Вас пробу ставить негде…

Сергей открыл было рот, чтобы возразить, но вдруг испытал острый приступ обиды. Он столько лет учился, осваивал профессию, набирался опыта, он положил здоровье на то, чтобы правильно выставить диагноз сыну этой женщины, он не спал, забывал поесть, всю голову сломал, стараясь придумать, где бы еще поискать и что бы еще посмотреть и поисследовать.

«Стоп, — одернул он себя, — не вздумай вступать с ней в пререкания. Ты же знаешь, человек не в состоянии смириться с мыслью о том, что в его несчастье никто не виноват, ему обязательно, обязательно нужно найти конкретного виновника, конкретного врага. И Демина его нашла. Педиатры и ты, Саблин. Да, она несет чудовищную чушь, обидную и несправедливую, но ты должен понять ее и простить. Как там у Шекспира в «Ричарде Втором»? «…Если скажешь ты «Прощу!»

Будь нянькой я твоей, — ты это слово

Узнал бы раньше всякого другого.

О, как услышать мы его хотим!

Пусть жалость даст его устам твоим!

В нем много мягкости, хоть звуков мало.

Как это слово королю пристало!»

Ты что, мнишь себя королем, Саблин? А не много ли на себя берешь? «Пусть жалость даст его устам твоим…» Жалость… Жалость… Тошнит. И левую ногу будто иголочками покалывает. Все сходится. Я должен ее пожалеть. А кто меня пожалеет? Или никто не должен этого делать? Зачем меня жалеть? Я — мужик, здоровый, сильный, молодой, у меня живы родители и ребенок, чего меня жалеть? Господи, да я весь мокрый от пота… Ну почему, почему именно сейчас?»

Мысли брели в голове нестройно, пошатываясь, теряясь по дороге. Звук голоса Деминой то пропадал, то вновь появлялся, то проникал только через правое ухо, то через оба. Еще симптом. Ряд становился длиннее и плотнее, теперь он уже неумолимо вел к диагнозу, в котором Саблин не сомневался. Но верить в него упорно не хотел. Врач и мужик боролись в нем не на жизнь, а на смерть. Врач все понимал, мужик все отрицал и цеплялся за иллюзию здоровья и благополучия.

— Да вы посмотрите на себя! Морду нажрал — поперек себя шире, даже сидеть ровно не можете — так вас крутит с похмелья, отечный весь, потный, вонючий…

«Если ты не примешь меры, тебя завтра увезут с работы с инсультом, у тебя артериальная гипертензия…»

— У вас у всех круговая порука, вы только и можете водку пить и с непотребными девками шляться, а вам доверяют людей лечить!

«Ей надо дать выговориться, выкричаться, спорить с ней и что-то доказывать бессмысленно. Пусть орет на меня, пусть обзывает, пусть обвиняет во всех смертных грехах — я ее понимаю и прощаю. Она слабая, раздавленная горем женщина. А я — мужик, сильный и здоровый…»