Круги Данте - Хавьер Аррибас

Данте молча слушал, будучи не готов возражать или просто отвечать. Следующие фразы наместника прозвучали как приказ, похоже, его миссия превратилась из одолжения в обязанность.

― Продолжайте свои исследования завтра, но помните, что время работает против нас, ― подвел итог граф суровым тоном. ― Вы можете оставить нас.

На следующий день Франческо появился рано, готовый служить тенью Данте в его передвижениях по городу. Они тут же отправились в путь. По правде говоря, Данте даже смутно не представлял себе, откуда следует начать расследование. Он подумал, что, возможно, стоит осмотреть все сушильни поблизости от Арно, на которые так таинственно указал безумный проповедник. Ему составило мало труда убедить своего юного охранника в преимуществах пешей прогулки, которая не привлекала столько внимания, сколько всадники. Временами шел холодный дождь, так что они решили покрыться несколькими тонкими плащами, которые скрывали их фигуры. Однако это не значило, что они отказались взять с собой оружие. Скрыв его под плащом, они могли спастись от неожиданных нападений. Франческо ни в коей мере не хотел оставаться беззащитным, безоружным в городе, тем более таком опасном, как этот. И Данте не стал спорить, потому что в душе после пережитых событий понимал, что эти доводы имеют смысл. В пути они разделялись, когда улицы не представляли опасности и были немноголюдны.

Флоренция была городом контрастов. Пока прохожих было мало, город был похож на место, наказанное каким-то ужасным проклятием, опустошившим его улицы. Но когда флорентийцы покидали свои дома и собирались на площадях, появлялось ощущение, что ничто в мире не могло бы изменить образ жизни этих работящих людей. Возможно, это было проявлением силы, характера, который помогал им переживать все невзгоды.

Франческо был серьезен и молчалив. Он часто подозрительно смотрел по сторонам, очевидно, чувствуя себя неудобно без лошади. А Данте этот человек без своего коня казался похожим на бога, спустившегося с Олимпа на отвратительную арену, где обитали смертные с их тревогами и страхами. Возможно, поэтому, а также потому, что ему казалось абсурдным ходить целый день с кем-то, не произнося ни слова, поэт решил начать беседу.

― Франческо, я думаю, что почти вдвое старше тебя. Поэтому ты не будешь против, если я стану обращаться к тебе на ты? ― спросил он мягко.

― Вы можете делать все, что захотите, поэт, ― безразлично произнес тот, не поворачиваясь и не останавливаясь.

― Поэт… ― повторил Данте с легкой улыбкой. ― Это любопытно… я поэт, несомненно; однако ты произносишь это слово как оскорбление.

Франческо ограничился тем, что украдкой посмотрел на него, продолжая путь. Вступив на площадь Санта Кроче, Данте осмотрел все вокруг, словно надеялся встретить снова сумасшедшего проповедника. Это было похоже на желание вернуться в дурной сон; но Данте не увидел старого безумца. Было что-то в квартале Санта Кроче, что источало религиозность, не всегда ортодоксальную. Скорее, это была мистическая и неясная духовность, которая носилась подозрительной тенью над разными кающимися и святошами, которые здесь укрывались. Но, кроме того, Санта Кроче кишела нищими ― в нищете францисканцы хотели воплотить свой идеал добровольной бедности. Реальность показывала, как трудно соединить идеалы и жизненные обстоятельства недобровольной бедности, призывая любить религиозный идеал.

― Неужели ты тоже думаешь, что моя поэзия убивает? ― продолжал Данте шутливым тоном. ― Уверяю тебя: когда музы посещают меня, они не внушают мне преступных мыслей. Из всех дел, которыми я могу заниматься на протяжении своей жизни, поэзия самая безобидная.

― Я с этим согласен, ― ответил Франческо резко. ― По крайней мере, она не втягивает в свои дела изгнанников, страдальцев и бедноту, как остальные.

Данте остановился. Их взгляды скрестились, и он не увидел ненависти. Может быть, в глазах юноши был только бесконечный груз горечи.

― Я не причиняю никому страданий, никого не обворовываю, только себя самого, ― ответил Данте. ― И никто не был изгнан из-за меня из тех, за кого я отвечал, только я сам и моя семья, за исключением, конечно, тех немногих, которые были изгнаны во время моего несчастливого пребывания на посту приора. Но ты видишь, ― язвительно продолжал он, ― некоторые были изгнаны по другим соображениям немного позже, а другие вернулись во Флоренцию так скоро, как сами того хотели. В любом случае, все, кто сделал свой выбор тогда же, когда и я, сделали его, не дав раздавить свою гордость и честь.

― Гордость? ― произнес Франческо бесстрастно, словно он просто повторял вслух что-то, что говорил себе сотни раз. ― Гордость, когда чувствуешь себя оторванным от родных и друзей, прокаженным, преданным и отвергнутым теми, кого считал своими союзниками? Гордость, когда не имеешь никаких перспектив, когда постоянно окружен недоверием? Мало толку в том, чтобы сохранять гордость…

Они продолжили путь, Данте следовал за Кафферелли. Он понимал, что Франческо должен был чувствовать себя борцом между двух партий, всегда готовым ударить по одной из них, но при этом он смертельно устал от такого положения вещей. Таким образом, было очень трудно добиться от него участия или сочувствия.

― Франческо, ― снова заговорил Данте, не замедляя шаг, ― я никогда не встречался с твоим отцом, как со многими, кто разделил со мной ту горькую участь. Признаюсь, что не слышал его истории, но я уверяю тебя, что она не такая особенная, как ты можешь думать в досаде.

― Тоже мне утешение… ― пробормотал Франческо.

― Если позволишь сказать, ― продолжал Данте, ― твой отец должен был быть мужественным и честным человеком. Не упрекай его в том, что он не сумел заручиться более удачной поддержкой, потому что, уверяю тебя, в этих обстоятельствах его одиночество было бы только сильнее.

Франческо сжал зубы, но не сказал ни слова. Тем не менее Данте добивался от него ответа, сознавая, что в какой-то момент его сильный темперамент может прорваться наружу.

― Когда я был приговорен, ― произнес Данте, ― я был далеко от Флоренции. Я узнал эту новость в Сиене и понял, что все перевернулось с ног на голову; я был насильно разлучен со своей семьей. У меня не было времени, чтобы спасти хоть какое-то свое имущество. Враги снесли мой дом и получили удовольствие, разграбив его. С большим трудом моя жена, родственница тех самых Донати, сумела что-то сохранить, на что могла скромно кормить семью. Слава Богу, что я сумел связаться с моим глубоко любимым братом, которого зовут так же, как тебя, ― с улыбкой сказал поэт, ― и что несколько раз он многое принес в жертву, чтобы, несмотря на расстояние, разделявшее нас, помочь мне.

Данте замолчал, увидев на своем пути группу женщин, которые шли со скромно склоненными головами, одетые в коричневые плащи ― цвет, который Святой Франциск Ассизский избрал для своих последователей. Это был цвет перьев жаворонка или земли, которая для него была «самым жалким элементом». Это были монахини, женщины, которые отказались от супружества, чтобы обратиться к духовной жизни. Возможно, они возвращались со своих работ во францисканскую церковь и на заре проходили через маленькую открытую дверь в северной стене храма. Потом они собирались в ближайшем монастыре Святой Елизаветы. Не прекращались злые сплетни о том, что эту дверь оставляют открытой и на ночь для прохода друг к другу женщин и мужчин из этих двух монастырей. Поэт посмотрел на своего спутника, который шел молча. Поэт был не в силах понять, что значит это молчание ― уважение или равнодушие. В любом случае он продолжил, говорить.