Круги Данте - Хавьер Аррибас

― Я тоже остался в одиночестве, Франческо, но, в отличие от твоего отца, у меня не было ни мужества, ни сил противостоять судьбе. Я присоединился к самым могущественным из новых изгнанников, включая некоторые семейства, изгнанные намного раньше, то есть к гибеллинам и мятежникам. Я думал, что, сражаясь без пощады, мы могли возвратить свои права и гражданство; то были моменты безнадежности и ярости. Но я ошибался. Некоторые общества лучше не посещать, даже когда тебя душит безнадежность. Слишком поздно, возможно, я понял неблагодарность, невежество и злобу некоторых из них. Я понял, что не все, кто находится на твоей стороне, достойны уважения за чистоту их дел. Тогда я решил остаться один. Чтобы прийти к тем же убеждениям, что твой отец, Франческо, я потерял много драгоценного времени, ― грустно сказал поэт. ― Я просил гостеприимства в разных местах, а те слухи, которые доходили до ваших ушей, представляли меня не с лучшей стороны. И я подозреваю, что именно это убавило ценность моего творчества, вот к чему все привело. Ты видишь, что теперь происходит во Флоренции…

Он старался подвести итог в нескольких фразах. Было невозможно передать чувство бессилия, несправедливости и беззащитности, безнадежность, в которую он был погружен, обладая скудными средствами к существованию. Все это толкнуло его войти в Consilium et Universitas Alborum, высший орган белых, который принимал известных мятежных гибеллинов. Первые военные неудачи положили начало разрушению слабых надежд Данте на этих недисциплинированных и нелепых людей, объединенных только общей целью возвращения во Флоренцию. В этих рядах иной раз ощущалась сильная ненависть друг к другу, которая превращала союзников во врагов. Данте скоро понял, что победа может быть достигнута только тонкими дипломатическими методами. Он убеждал всех в необходимости примириться. Болезненное поражение в замке Пуличчиано, нанесенное жестоким флорентийским подестой Фульчиери де Кальболи, ознаменовало окончание многих вещей, и в том числе влияния Данте в Universitas Alborum. Теперь он должен был терпеть горечь обвинений. Хуже стало, когда злоба и клевета вонзились в него, словно нож в спину, и он должен был слушать, как искажаются флорентийские ценности. Это было его прощание с народом, который оттолкнул его.

― Но не поэтому вы решили принять участие в сомнительных приключениях, ― резко нарушил молчание Франческо.

― Если я это сделал, то потому что верил, что таким образом могу помочь большинству, и потому что я был искренне убежден, как наставлял мой учитель Ремигио,[47]что горожан нужно любить больше, чем себя, ― ответил он, не оборачиваясь. ― Конечно, я и в этом ошибался.

― Возможно, в этом состоит тогда наказание вашей совести, которая заставляет вас мириться с этими разногласиями, ― произнес Франческо, но в его словах не было настоящей злобы, и Данте хотелось думать, что, может быть, в них не было даже настоящей убежденности.

― Я верю, что заплатил за свои грехи настоящим раскаянием. И ты видишь, что теперь я хочу только вернуться на родину. Мне теперь совсем неважно, кто правит и кто позволяет править. Перед Господом я давно поклялся, что не дам больше втянуть себя в политические дрязги этой республики. В любом случае, мы остаемся сами собой, свободными или рабами, у каждого есть собственная правда.

В этих словах Данте стремился выразить проблему, которая занимала его больше всего в последнее время. Франческо это понял и снова погрузился в молчание, словно каждый из двоих шел в этом мире своей дорогой, и хотя физически они были рядом, их мысли были на расстоянии многих тысяч миль друг от друга. Они шли по улице, где находились дома Бенчи, рядом с мостом Рубаконте, и остановились у ворот с тем же названием, которые вели к старой городской стене и к улице Красильщиков. Чувствовалась близость Арно: слабый запах стоячей воды перемешивался с другими, менее приятными. Они находились на юге от широкого пространства, занятого церковью Санта Кроче и ее монастырем. Своего рода гребень из узких улочек предвещал мучительную дорогу к храму, если кто-то хотел здесь сократить путь.

Двое путников продолжали идти по улице Красильщиков, встречаясь то тут, то там с рабочими людьми, которые перетаскивали тюки и шли гораздо быстрее их. Потом они оказались в оживленном месте ― на маленькой площади, где царил общий беспорядок. Это должны были быть сушильни. Здесь перекрещивались веревки, привязанные к жердям или гвоздям, вбитым в стены, на которых работники вывешивали ткани на солнце. Другие полотна были просто разложены на земле. Ткани, растянутые двумя или тремя работниками, текли ручьями; остальные палками били по полотнам, и с каждым ударом взвивалась туча грязных капель. На другой стороне площади огромный бассейн служил для смачивания и осветления шерсти, кожи или шкур.

Другие работяги с пятнами от усилий на лицах таскали полные ведра воды. Они опрокидывали ведра в корыто, вытирали пот и возвращались в сторону Арно. Со своего места, не двигаясь, Данте рассматривал площадь, стараясь увидеть больше, чем просто движение. От него не укрылась деталь, которая была здесь лишней. Три фигуры, закутанные в одинаковые серые плащи, завернули на площадь, остановились между работниками и завели с ними разговор. «Несомненно, бегины», ― подумал поэт.

Возможно, это были те же самые, о которых так дурно отзывался несчастный сумасшедший с Санта Кроче. Данте решил медленно подойти к ним, стараясь не привлечь к себе внимания; без сомнения, он не был готов к разговору с ними. Разношерстная группа бездельников, не слишком большая, сбилась в кучу рядом с огромным бассейном и глазела на двух чужаков. Три бегина покинули площадь, уходя в сторону северных улочек, а один из этой группы отделился от них и не слишком быстро стал приближаться к Данте. Поэт почувствовал, как напрягся Франческо, и стал ждать, пока этот человек подойдет ближе.

― Добро пожаловать в наш скромный квартал, благородные сеньоры, ― поприветствовал их этот человек с преувеличенным уважением, отчего слова звучали как-то смешно. ― Если вам нужна помощь, то Филиппоне ― это я ― к вашим услугам.

Данте ошеломленно смотрел на него. Это был человечек, одетый в оборванные и бесцветные одежды, с лицом плута и с манерами придворного шута. Филиппоне был представителем группы, которая издалека смотрела на них с интересом; тем не менее Франческо не показывал, что сильно впечатлен. Он заговорил грубо, без страха.

― Что это ты говоришь о благородных сеньорах? Разве мы похожи на баронов, прогуливающихся по твоему тошнотворному кварталу? С чего ты это взял?

― Ваши плащи… ― пояснил этот тип, почему-то заикаясь, но хитрая улыбка не пропала с его лица. ― Мы все здесь рабочие люди и умеем отличать хорошую ткань с одного взгляда, ― произнес он, протягивая руку к его одежде, но не отваживаясь коснуться ее.

― Существует много возможностей носить хорошие ткани, не будучи рожденным во дворце, ― ответил сухо Франческо верным тоном негодяя.