Призраки балета - Яна Темиз

Пусть знает, что ее коллеги уже успели позлословить, – интересно, встревожится или нет?

– Да нашим только дай повод, такого наговорят! – презрительно фыркнула она. – Хотя Пелин… это особый случай. Я, наверно, поступаю неэтично, но все-таки скажу: ее в театре не любили. Или слишком сильно любили, если вы меня понимаете. А от такой любви до ненависти, как известно…

– Я понимаю, – кивнул Кемаль. – Мне сегодня все на что-то такое намекали: и муж, мол, у нее ревнивый, и ваши балетные юноши в нее все влюблены, и карьеристка, мол, она…

– Все правильно, – согласилась Мельтем и вздохнула. – Думаю, вам и про меня наговорили, да? Если даже еще не успели, я сама скажу: я тоже ее не любила. Вы представьте себе: я ее взяла, выделила, возилась с ней… почти как с дочерью, сколько уроков ей давала – отдельно, бесплатно… не ради благодарности, нет! Она талантливая девочка, я это делала с удовольствием, я гордилась, что у меня такая ученица, ее и в театр наш только благодаря мне сразу взяли. Тогда у нас был другой директор, я ходила, просила… да ладно, что уж теперь! Я все это говорю, чтобы вы поняли: Пелин умела наживать врагов. И вы меня извините, но такое не с каждым случается, правильно? То есть я хочу сказать…

– Я понимаю, – поддержал ее Кемаль, хотя подобные рассуждения всегда были ему не по душе. Черт его знает, может, и правда, лучше следовать простому bene или nihil, чем доказывать самим себе, что жертва сама во всем виновата? Конечно, так всем приятнее и спокойнее: мы-то не такие, мы лучше, с нами ничего не случится по определению. «Ах, если бы!..» – сказал бы этим хорошим людям любой, даже недолго проработавший полицейский. – Вы, наверно, в чем-то правы, некоторые прямо притягивают всякие несчастья, – Кемаль давно перестал воспринимать эти уступки как ложь: разве иначе он сможет добраться до истины?

– Вот именно! Вы с ее мужем уже говорили? Это же совершенно сумасшедший тип, совершенно! В медицинском смысле слова. Ее все предупреждали, все! Как можно было за него замуж?! Кто она – и кто он! Такие браки, если и случаются, долго не держатся. Балет – это ведь совсем особый мир… как бы вам объяснить?..

– Да я понял уже, – сказал Кемаль. – Может, и не все, но кое-что про ваш мир я, кажется, понял. А как вам эта статья? – он резко переменил тему, потому что время продолжало убегать, и большая секундная стрелка висевших на стене кабинета дешевых часов отстукивала каждый его шаг… и этот мерный, ритмичный стук почему-то напоминал быстрое постукивание пуантов, которое издавали маленькие лебеди, похожие на лошадок.

И раз-два-три! Четыре-пять! И раз-два-три! Четыре-пять!

Странный мир, лживый насквозь мир, в котором все условно: нарисованное озеро, прыгающие, как лошадки, девушки-лебеди, не любящие девушек прекрасные принцы, завистливые, неблагодарные принцессы…

– Статья? Вы уже видели? Безобразие, по-моему, а не статья!

– А что в ней такого? – конечно, безобразие, но что в ней не устраивает эту дамочку? Разве артистам и вообще театру не выгодна любая реклама? Наверняка выгодна, вот кто-то и позаботился, несмотря на предостережения полиции.

– Как это – что такого?! А все эти завывания по поводу отмены спектакля? Ах, безнравственно, ах, как можно! А что теперь делать, сами подумайте?! Сейчас уже невозможно ничего отменить: все спектакли на весь сезон расписаны, тут и финансирование, и спонсоры… и потом, разве вы не просили, чтобы никто не давал никакой информации прессе? Мой муж даже делал специальное объявление, так нет же! Обязательно надо кому-то высунуться!

– А может, журналистка эта сама написала? В полиции сводку происшествий им обычно предоставляют, узнала имя жертвы, сложила два и два, только и всего.

– А вот и нет! – с непонятным огнем в глазах воскликнула Мельтем. – Тут без кого-то из наших не обошлось! Смотрите, какие подробности – про постановку, про технические сложности всякие, про приглашение Гинтараса. Ну, что сначала не он должен был ставить, что «Лебединое» даже начиналось со скандала – кто это, по-вашему, знает? Только наши, театральные!

– А вы в тот день когда ушли из театра? – все, кажется, знают, что полицейские любят задавать неожиданные вопросы, и тем не менее действуют они безотказно. Особенно если перед этим разговор благополучно завязался, тема его не предвещала ничего плохого, а в руке сигарета, и полицейский смотрит так, что хочется перестать бояться и видеть в нем не врага, а обычного человека…

– Я?.. Я не помню точно, меня вчера уже спрашивали, – пальцы, красиво держащие сигарету, не дрогнули, рука, лежащая на подлокотнике дешевого офисного кресла, не сжалась и не напряглась, предателем, как и ожидал Кемаль, оказался голос. Он сначала отказал совсем, потом зазвучал на октаву ниже, потом сбился на сдавленный кашель, а когда выровнялся и взял нужный темп и тон, было уже поздно. – Мы ушли вместе с мужем, я для этого и в театр заходила, чтобы его дождаться.

Три оттенка тени на веках в будний день – привычка к гриму или ко лжи?

Кемаль прекрасно помнил, что в показаниях главного хореографа было записано совсем другое. Неужели они не могли договориться? Тем более что Мельтем официальных показаний не давала и попала в легион тех, кто ничего не видел, ничего не заметил, ничего не знал. Значит, Шевкет не рассказал жене, что именно он сообщил полиции? Интересно, почему? Не придал значения в силу абсолютной невиновности? Не хотел обсуждать с ней эту тему? Вообще не разговаривал из-за какой-нибудь глупой семейной ссоры?

Придется выяснять и это.

– Госпожа Мельтем, – грустно (сколько раз ему приходилось говорить одно и то же!) начал Кемаль, – я не знаю, зачем вам это нужно, и готов поверить, что вы делаете это из лучших побуждений. Но, поверьте моему опыту, правда все равно выйдет наружу, и положение вашего мужа от этого лучше не станет. Вы ведь его защищаете, не себя?

Бывшая балерина молчала, опустив глаза.

Интересно, женщины представляют себе, как выглядят их накрашенные веки, когда они смотрят вниз?

– Не думаю, что он нуждается в вашей защите, – продолжал он свою атаку. Быстрее, быстрее, постукивали ему стрелки, держи темп: и раз-два-три! Четыре-пять! – Иначе он сказал бы то же самое, что и вы, правильно? И это было бы куда выгоднее и проще. Но ваш муж сказал правду, а вы… вы, по-моему, солгали. Вы ведь не уходили вместе, так? Это все равно выяснится, неужели вы не понимаете? Или вы всерьез опасаетесь, что господин Шевкет мог задушить Пелин?

– Да вы что?! – вскинулась Мельтем. – Даже если… нет, что вы себе позволяете?! Ничего я не опасаюсь, у меня и мысли подобной не было! Шевкет никого не убивал, что за ерунда! Вы не можете, не имеете права подозревать нормальных, уважаемых людей! Если у вас по городу разгуливает маньяк – его и ловите, а театр оставьте в покое! Мы и так все в шоке, и премьера у нас на носу, муж день и ночь из театра не выходит, а тут еще вы с вашими подозрениями! Лучше бы преступника искали, а не…

– Мы ищем, – остановил ее Кемаль.

Возмущение было вполне натуральным, неплохо сыгранным – для балерины. И ритм, и темп, и напор, и страсть… только вот «и мысли подобной не было» и «даже если» чуть портят картину. Балерин, наверно, не учат драматическому искусству – и слава богу, что не учат!