Месть сыновей викинга - Лассе Хольм

Все аргументы звучали вполне разумно, но принять окончательное решение убедили Эллу два слова – «Господин Король». Многие считают, что короли мудрее других людей, а потому им сложнее польстить. Однако это редко соответствует действительности, лишним доказательством чему служит то, что финальная часть речи Ивара Бескостного отмела прочь сомнения Эллы.

– Кроме того, я хочу стать христианином.

– Это правда? – спросил я Ивара, когда мы остались с ним вдвоем и наблюдали, как король Элла, выпрямив спину, возвращается по вересковой пустоши к своим подданным. Он обещал выполнить просьбу рыжебородого ярла при условии, что все скандинавское войско сдаст оружие.

– Что правда? – отстраненно переспросил Ивар Бескостный.

– Что у тебя на родине начались междоусобицы из-за богатств, награбленных твоими людьми?

Ивар улыбнулся, наблюдая за процессией, сопровождавшей короля саксов.

– Вообще-то катастрофическое отсутствие женщин не способствует миру в королевстве, тем более что наиболее красивые из них принадлежат самым влиятельным мужам. Что происходит с юношами, которые не имеют возможности жениться, так как все девушки являются женами или любовницами богатых людей?

Я подумал о Хастейне и сразу ответил:

– Они сами хотят заполучить богатства, чтобы стать влиятельными мужами и обзавестись женами и любовницами.

– Вот именно. Ты догадываешься, что совсем не трудно собрать воинов, чтобы отомстить за Рагнара Лодброка. Все холостые сосунки Датского королевства ждали лишь повода отправиться в военный поход. Все началось с отца.

– А как же осада Парижа?

Тогда я впервые услышал смех Ивара Бескостного. Это был светлый, хрупкий, искренний смех – звук, наполненный солнечным светом и беззаботным весельем, но он продолжался недолго.

– Ты на славу постарался, изучая наш род, – заметил он. – Кто рассказал тебе все это?

Пожав плечами, я застенчиво улыбнулся. Ему не обязательно было знать, что я только что услышал эту историю от его брата.

– Но ты прав, – продолжил он. – Отец столь щедро распределял добычу после парижского похода не без задней мысли. Очень скоро он оспорил первенство Хорика и стал называться королем Ютландии. Но в обязанности короля входит не только сплачивать вокруг себя воинов. Конечно, отец был гораздо хитрее многих людей, но он не особо заботился о своих подданных и часто отсутствовал, отправляясь в военные походы. Удерживался у власти лишь до тех пор, пока в его отсутствие королевством мудро управляла мать.

Аслауг до сих пор пользовалась среди северян репутацией могущественной владычицы, чему оставалось лишь удивляться. Тем временем король Элла добрался до сопровождавших его священников и стал излагать им результаты переговоров.

– Но ты на самом деле не хочешь перейти в христианство? – спросил я.

– Эта религия ничуть не хуже другой. Да ты и сам так считаешь.

– Я верю в истинных богов, – изрек я, хотя не был уверен в справедливости своих слов.

– То, что ты вырос среди саксов и сумел противостоять их фальшивой религии, делает тебе честь. Возможно, когда-нибудь ты будешь доверять мне настолько, что осмелишься рассказать, как тебе это удалось.

Я промолчал, ибо ничего на свете не желал больше, чем добиться доверия Ивара Бескостного. Чтобы сказать правду, я просто-напросто был недостаточно уверен в себе. Заметив мою сдержанность, он наконец пожал плечами.

– По крайней мере тебе знакомы их обычаи, – сказал он.

Я знал об обычаях христиан больше, чем он мог предположить, и молча кивнул.

– Значит, ты знаешь и о том, – продолжил Ивар, – что монахи любят хорошую пищу и вино, а священники мечтают о деньгах и власти. Но ничто не вызывает у христианин большей радости, чем обращенный в их веру язычник.

Мы молча стояли и наблюдали за королем Эллой и его подданными. Сообщение о желании рыжебородого ярла перейти в христианскую веру вызвало у них небывалое ликование. Священники, стоявшие под знаменем, ни с того ни с сего принялись возносить хвалебные песнопения.

Брат Ярвис – низенький, сгорбленный послушник, пользующийся особым расположением монахов благодаря своей неизменной лукавой улыбке. Он одаривает ею каждого, по-дружески улыбается он и мне, когда мы поднимаемся по склону вдоль монастырского частокола.

– После теплой осени наступает холодная зима, – замечает он и щурится на яркое сентябрьское солнце, морщинки расползаются от его оживленных глаз до самых щек.

– Такова божья воля? – спрашиваю я.

Смех брата Ярвиса напоминает журчание родника под сенью высоких дубов.

– Это скорее простое наблюдение, нежели следствие чьей-то воли, – отвечает он. – Божьей или чьей бы то ни было.

Ярвис – трудник, невоцерковленный послушник, и хотя он верующий человек, все-таки в отличие от монахов, не склонен приписывать Господу ответственность за любое событие или стечение обстоятельств. Не видит он и причин призывать Всевышнего к месту и не к месту. Я провожу в его обществе как можно больше времени в том числе поэтому.

С холма, на котором расположен монастырь, открывается вид до самого горизонта, с южной стороны – на поля, с северной – на лесистые холмы. Монахи усердно избавлялись от новой поросли, преграждающей обзор и позволяющей чужакам подойти к обители незамеченными. Во все стороны от нашего монастыря простиралась Нортумбрия короля Осберта, окрашенная в бесчисленные оттенки зеленого, желтого и коричневого цветов.

Громогласный звон колокола разнесся по округе. Брат Ярвис взглянул на колокольню над воротами.

– Видимо, брат Вальтеоф хочет напомнить нам, что приближается время вечерней мессы, – вздохнул он.

– Аллилуйя, – произнес я, пригибая голову и проходя в низкую дверь хранилища, расположенную у подножия лестницы из десяти ступенек. Внутри прохладно и сухо, как в зимний день. Я подхожу к массивному дубовому столу, что возвышается в полумраке посреди помещения, и приподнимаю белый саван, прикрывающий тело. Мы с Ярвисом взираем на писца аббата Этельберта. Его звали Оффа. Он неизменно поддерживал аббата в момент принятия сложных решений.

– Жаль, что у нас с тобой появилось столько работы, – говорит брат Ярвис.

– Аллилуйя вдвойне, – с улыбкой отвечаю я.

Монахи с радостью передали Ярвису неприятную обязанность подготовки мертвецов к погребению, а он выбрал меня в помощники. Постепенно я приобрел неплохие навыки бальзамирования и обработки тел перед захоронением и, находясь рядом с трупами, не испытывал дискомфорта.

Первое время после прихода в монастырь я считал Ярвиса настолько старым, что не видел смысла с ним знакомиться. В сорок три года он был самым старым человеком, которого я когда-либо встречал в своей жизни, его густые короткие волосы были совсем седыми. Тогда я еще не знал, что комфортные условия проживания в монастыре благоприятно влияют на продолжительность жизни, и был убежден, что скоро он покинет мир. На протяжении первых сумасшедших недель, проведенных в обители, мне все было в новинку, и потому Ярвис быстро отошел на второй план, в то время как другие потрясения – обильная еда, длительные службы, множество новых лиц – произвели несравнимо более яркое впечатление.