Надежда после жизни - Рина Кумихо

— Но прошлое не изменить. А значит и ответ на вопрос о нем может быть лишь один. Скажи мне! — кладу я свою ладонь поверх его руки. Он застывает. Я ощущаю его тепло и могу поспорить, что его бьет мелкая дрожь.

— Если я расскажу тебе, то ты никогда не сможешь поверить мне, — понижает он свой голос до шепота. Света нет и камеры не могут нас «видеть», но их «слух» начеку. Надо быть осторожными.

— А ты попытайся, — выдыхаю я ему в ухо. Я тоже наклоняюсь к нему, чтобы быть ближе и услышать все, что он мне скажет.

— Я унижал тебя и смеялся над тобой. Ты готова поверить мне? После того как я предал тебя?!

— Я устала самостоятельно искать ответы на вопросы, которых не становится меньше. Ответь ты мне!

Роб утыкается мне в плечо и я слышу как он дышит. Его руки ласково держат мои. Я жду от него ответа.

— Ты, та девушка, которой я впервые признался в любви. Которую я полюбил. И которую мне пришлось предать, чтобы она не… — он осекается.

— Говори! — умоляю я его. — У меня нет ни одного ответа. Помоги мне! — устало произношу я.

— Если бы я не сдал твоего отца и не помог схватить тебя, то на здание ночью обрушились бы сотни бомб. Его просто бы стерли с лица земли. Отец никого не оставил бы в живых. У меня был выбор, но выбора не было. Я предал тебя в обмен на твою жизнь и жизнь всех остальных.

— Объясни мне все!!! — по щекам текут слезы.

Робин отстраняется и идет к выходу.

— Идем.

Я тут же подлетаю вслед за ним.

Мы выходим наружу и уходим подальше от казармы. Туда, где не будет слежки. Мы оказываемся внизу на пляже.

— Рассказывай!

— Когда ты ушла, то я еще остался снаружи. Просто сидел и смотрел, когда меня окружили наемники отца. Они видели нас. Видели и слышали. Все знал и мой отец.

Меня привели к нему и он был «рад» нашей встречи. Он показал расположение своих солдат и то, что может его армия. Он был настроен серьезно. Мне дали выбор.

— И какой? — уже предугадывая его ответ.

— Я должен был отказаться от тебя и сломить, чтобы ты оказалась загнанной в угол и подчинилась планам моего отца. Я должен был всячески способствовать этому. Стать предателем в твоих глазах.

— Ты преуспел.

— Да, я знаю, — с грустью признается он мне и камешек, поддетый его ногой, летит в воду. Плеск становится оглушающим. Тишина пугает. — Я преуспел. Видимо, гены дают о себе знать. Сын похож на отца. Только я пытался тебе помочь, дать совет. Но ты предпочитала не слушать или не слышать меня. Я видел как плохо тебе здесь и меня тоже выворачивало наружу.

— А Линь? А отец? Ты был там, когда их…?

— Только Линь. Отец не подпускал к хладному никого, кроме нескольких проверенных людей.

— Несколько? С отцом не мог справиться и десяток людей.

— Но не тогда, когда перед его глазами маячат фоткой дочери, что сидит в грязной темной камере. Он как мог защищал тебя.

— Я не понимаю, — мотаю я головой.

— Ксандер давал ему такой же выбор, как и мне. Ему просто давали выбор: или он или ты на его месте. Как думаешь, что выбирал твой отец?

Я опускаюсь на гладкие холодные камни. Мои ноги отказываются держать меня. Они складываются как подкошенные.

И что теперь? Мне верить ему?

Я одна в этом странном и страшном месте. Мне нужен тот, кто был бы мне родным. Но Робин… он предал меня. Пусть он и говорит, что это во благо.

— Можешь не верить и не прощать меня, но я вновь бы сделал так же. Сделал так же, чтобы защитить тебя. Я говорил тогда правду. Я все еще люблю тебя, — заканчивает Роб и касается поцелуем моего лба. Он больше не давит меня своим присутствием. Робин поднимается по склону и скрывается наверху.

Он дает мне выбор.

Я остаюсь один на один со своими мыслями.

Из-за признания Роба я и не замечаю, что кто-то следит за мной. Но пара глаз неотступно следит за всеми моими передвижениями.

Следующим утром меня будят, чтобы я могла успеть позавтракать и переодеться. Передо мной стоит обыкновенный пластиковый поднос. На нем тарелка серой массы, которая похожа на цемент. Но по запаху она напоминает кашу. Рядом лежат два куска черного хлеба и стакан остывшего чая.

— Ешь! — советует мне хмырь, что доставил мне этот «шедевр» кулинарии. — Петро ждет тебя в зале.

— И сколько у меня времени?

— Ровно столько, чтобы успеть проглотить эту мерзость, — выходит из душевых Робин. Он вытирает свое лицо полотенцем и кидает его на подушку.

— Давно встал?

— Пару часов назад. Как твои раны? — с беспокойством спрашивает он меня. Робин заметно волнуется.

— Спасибо, мазь подействовала.

— Отлично.

Он садится за общий стол и ставит ногу на скамью, затягивая ботинки и проверяя узлы.

— Из чего она? Я воняю, — стараюсь сильно не вдыхать тот аромат, что струится от меня.

— Тебе лучше не знать, но средство, действительно, помогает отлично. Тебе лучше хранить его рядом с собой.

— С чего бы?

— Тот, второй, что тренирует тебя, не знает жалости. Те синяки, что сейчас красуются на тебе, не последние.

— А чему учат тебя?

Робин не отвечает. Он боится? Или оберегает меня?

— Собирайся, нас ждут.

— Мы будем тренироваться сегодня вместе?

— Верно. Меня тоже ждут мои синяки.

— О чем ты? — пытаюсь я проглотить комья отвратительного варева. — Тут кормят нормально или нет?! — откидываю я ложку в сторону. Меня уже тошнит.

— Сегодня нас тренирует лишь твой наставник.

— Зачем?

— И у меня тот же самый вопрос. Пойдем, спросим у него? — подмигивает мне Роб и стремительно покидает казарму. Он дает мне время переодеться и умыться.

Я бегу в душевую. Смрад нужно смыть.

Спортзал обнаруживается сразу за главным зданием. Он в пристройке.

Внутри все обито матами и подвешены парочка боксерских груш. Гантели, утяжелители, гири и иные приспособления для издевательства над моим телом уже приготовлены. По середине высится небольшой ринг, где уже стоит, заложив руки за спину, Петро.

Он насуплен и пристально смотрит на меня. Я замираю на входе. Робин уже стоит у стены и ждет начала.

— Ты — первый! — басит Петро и Робу приходится выйти вперед. Я тоже делаю шаг по направлению к рингу. — Стой, если не хочешь проблем! Не двигайся, Надежда! — кричит он мне.

Я вижу, что он зол. Но что его могло так разозлить? Он сжимает до боли свои кулачища и разминает шею, когда Робин уже выходит против него.