Собственные записки. 1829–1834 - Николай Муравьев-Карсский

Мы отплыли в третьем часу в лодке Бутенева и уже в 6 часов прибыли в Беуг-дере. Катер мой отстал почти часом, что можно приписать как к устройству нашего гребного судна, так и к нерасторопности матросов. Все отправление службы на фрегате моем ни на что не похоже: начальство слабо и допускает шум, разговоры во время управления парусами, так что на палубе во время какого-либо действия снастями более похоже на ярмарку, чем на присутствие воинской команды, а экипаж мой еще из числа избранных со всего Черноморского флота, погрязшего в чрезвычайное запущение многими годами бездейственного пребывания своего в Севастополе.

12-е число прошло без всякого дальнейшего действия по поручению, на меня возложенному. Поутру Бутенев просил меня присутствовать при разговоре его с поверенным в делах князя Милоша Сербского, который сообщил ему письмо князя Милоша, уведомляющее его о возмущении, происшедшем в нескольких деревнях округов, долженствующих по трактату нашему войти в состав княжества Сербского[88]. Исполнение сего по трактату до сих пор было замедлено турками, и они поставляют тому причиной то, что они в таком случае должны из сих округов выслать мусульман, босняков и албанцев, что произведет дурное влияние в теперешних обстоятельствах, когда только что затих мятеж в сих областях, снабдивших даже визиря войском против паши Египетского. Возмущения же сии между сербами сих округов произошли от новых податей, наложенных пашой, там управляющим, и от насильства, употребленного им с несколькими женщинами; князь Милош опасался, чтобы возмущение сие не распространилось и далее и потому просил совета Бутенева, коему поручено было от министерства нашего настаивать на исполнении сей статьи трактата, причем князь Милош излагал желание свое послать посольство в Петербург с жалобой на медленное исполнение сего условия.

Я советовал Бутеневу не мешать сего частного случая с делом разграничения Сербии, дабы тем не затруднять турецкого правительства и, напротив того, дать оному оборот частности, представив турецкому правительству, сколько такого рода обхождение могло быть для оного вредно в теперешних обстоятельствах, и настаивать, дабы обиженным было сделано немедленное удовлетворение, что и Бутенев признал основательным. Поверенного же сербского Лазаря Петровича уговаривал я представить князю Милошу, что, зная участие, которое государь принимает в делах их, не должен он был в теперешних обстоятельствах спешить, а взять терпение; что перемена сих обстоятельств могла в самой скорости привести в исполнение требование его, и что настойчивость его не знаменовала той преданности, которую государь был вправе ожидать от него; что же касалось до посольства в Петербург, то сие без сомнения от него зависело, и никогда ему не будут отсоветовать отправление оного, но что о мере сей оставалось жалеть, потому что не было сомнения, что оная не будет иметь никакого успеха.

Странные обстоятельства! Россия, природный и давний враг Турции, ныне поддерживает упадающее царство сие, и Турция должна положить лучшие свои надежды на Россию. Но час падения Порты ударил, и если предпринимаемые ныне государем меры отсрочат на несколько времени разрушение Отоманской империи, они не остановят хода дела, к коему влекут самые обстоятельства, и преобразования, последствия коих мы не можем с ясностью изложить, произойдут в сей древней столице мира.

13-го. Приезжал ко мне драгоман Вогориди с поздравлением от султана с приездом. Я спешил его аудиенцией, которую он и обещал мне 15-го числа непременно; но на вопрос мой, не предвидит ли султан препятствий к отправлению моему в Египет, решительного ответа не получено. «О сем будут рассуждать, – говорил мне Вогориди, – в Совете, который сегодня имеет собраться, и вероятно, что в отправлении вашем вы не встретите препятствий; но дело сие должно быть рассмотрено в Совете, и сие надобно допустить: ибо султан имеет также свои соображения, касающиеся единственно до его народа, коего он желает знать мнения». Я возразил, что в Совете сем должна весьма приняться в соображение воля государя, коей сопротивление могло быть неприятно его величеству; словом, дал почувствовать Вогориди, что отправление мое не должно быть подвержено никакому сомнению.

Поверенные в делах других держав, в особенности Франции, много беспокоились, стараясь узнать цель моего отправления; но правительство турецкое оную скрывало: ибо оно не доверяло французскому правительству, которое желало вмешаться в сие дело с тем, чтобы султан уступил Сирию Магмету-Алию. Вогориди, однако же, в разговоре своем показал, что он разумел цель правительства нашего, предпочитающего иметь на престоле турецком слабого султана Махмута бодрому и деятельному Магмету-Алию. Казалось мне, однако же, что турки более затруднялись рассуждением касательно принятия помощи флота, чем отправлением моим, и что они смешивали сии два обстоятельства; почему мы с Бутеневым изложили ему с ясностью, каким нечаянным случаем встретилось, что я ему доставил дубликаты бумаг, отправленных 24 ноября из Петербурга с нарочным фельдъегерем сухим путем и еще не прибывшим, почему и показали ему подлинный дубликат, и он кажется, вразумился. При отъезде же он просил у меня ответа на приветствие султана. Я поручил ему сказать, что как послание мое имеет целью изъявление дружбы государя, то я находил, что поручение такого рода для меня лестнее всех успехов, которые я имел в военных делах в течение службы моей. И с сим Вогориди отправился.

14-го ничего не произошло, исключая того, что первый драгоман Порты Франкини приехал с известием, что 15-го числа должна быть у султана аудиенция; но к вечеру Бутенев сообщил мне известие, что слух носился о совершенном разбитии великого визиря. Бутенев не верил сему слуху, который, однако же, мне казался правдоподобным, судя по скрытности, в которой от меня держали ход военных действий армии турецкой.

15-го пришло уведомление от султана, что он желал меня видеть поранее, то есть около 10 часов утра; а потому я и отправился отсюда водой в 9-м часу утра. В начале 11-го часа я пристал к дворцу его, вновь выстроенному на европейском берегу Босфора, называемому Чираган или Светящему. При мне были все офицеры, прибывшие со мной, то есть полковник Дюгамель, капитан-лейтенант Серебряков и адъютант мой Харнский; переводчиком находился при мне в сем случае первый драгоман нашей миссии Франкини.

При входе во двор султана заиграла полковая гвардейская музыка султана, стоявшая на левой стороне. На правой стороне стоял караул, который отдал честь. Встречен же я был несколькими штаб-офицерами, которые повели меня направо на небольшую лестницу, ведущую в приемную комнату, кажется, Ахмет-паши-ферика. Ахмет-паша-ферик, дивизионный генерал и любимец султана, имеет управление во дворце султана. Сераскир и рейс-ефенди встретили меня на крыльце. Мы сели, и подали обыкновенное угощение: кофе и трубки. Турки затруднялись начать разговор; я его тотчас открыл спросом у рейс-ефендия об известиях из армии великого визиря. Он смутился и не умел отвечать; но переводчики Франкини и Вогориди немедленно приступили ко мне, прося избавить его от ответа, который он в теперешнее время не мог дать, но который он не замедлит мне сообщить при первой возможности.