Собственные записки. 1829–1834 - Николай Муравьев-Карсский

Я занялся с сераскиром, а между тем Вогориди говорил с рейс-ефендием, и вскоре он подошел ко мне и сказал на ухо, что дела турок нехороши, что потому рейс-ефендий и избегал говорить об оных, но он обещался мне их сообщить. Между тем он просил меня не говорить о сем теперь. Я не видел надобности в таком случае продолжать разговор сей, тем более что главный предмет оного мне уже был известен, а потому и обратился к другим предметам. Через полчаса меня повели через двор при звуке той же музыки в отделение, в коем находился султан, и посадили в приемной комнате, где те же чиновники меня сопровождали. Я просил рейс-ефендия сообщить мне, какой ответ последовал от султана на счет моей поездки в Александрию. Не лучше ли, отвечал он, когда вы ныне можете услышать его из уст самого султана? Он и сераскир просили меня говорить с султаном по-турецки; я отказывался слишком малым знанием цареградского наречия, которое показалось бы здесь странным.

– Дела нет, дела нет, – отвечали они. – Не лучше ли, если государи излияют выражение дружбы своей чрез одного посредника без переводчика? Мы все выйдем, и вы тогда будете одни с султаном.

– Без сомнения, – сказал я, – если вы меня доведете до крайности, то я заговорю и по-арабски!

Скоро меня пригласили к султану. Он сидел недвижим в небольшой комнате, чисто и со вкусом убранной, на канапе. Лицо его занимательно и внушает участие; но на оконечностях оного начинает показываться краснота, которая его, однако же, еще не безобразит. Он носит небольшую подстриженную бороду, на голове красную феску; платье его род казачьего, сверх коего он имел синий плащ.

Я подошел к нему с правой стороны и только начал выражать уверения дружбы государя, как он прервал меня с поспешностью и улыбаясь сказал мне по-турецки:

– Говори по-турецки, говори по-турецки, он по-турецки знает.

Я сказал ему речь свою вкратце по-турецки и вручил письмо государя, которое он вручил подле его стоявшему с другой стороны сераскиру. Султан хотел отвечать, но обробел, смутился и, заикаясь, сказал несколько слов. Речь его подхватили переводчики Вогориди и Франкини, объясняя ее. Я опять начал и объяснил ему через переводчика поручение, которое на меня было возложено государем к паше Египетскому. Он прервал меня:

– Касательно сего я поручил своему рейс-ефендию сообщить ответ мой, и он исполнит сие.

– Не замедлю спросить у него о том, – отвечал я, – но я должен изложить вам, что мое поручение к Магмету-Алию заключается в двух словах. Оно кратко и выразительно: я объявлю ему, что государь враг восстания и друг вашего величества, что если он будет далее продолжать свои военные действия и не повинится султану, то будет иметь дело с Россиею.

– Магмет-Али много виноват передо мной, – отвечал султан с жаром, и он начал объяснять вину его и отношения, между ними существующие.

– Кто сомневается в справедливости дела вашего величества? – сказал я, и как мне казалось, что он заговаривал об условиях, предложенных ему будто Магмет-Алием для примирения, то я, прервав его речь, сказал, что я весьма далек от того, чтобы входить в какие-либо переговоры с Магмет-Алием, что принять мне их на себя было бы противно воле государя, который не иначе разумел покорность Магмет-Алия, как подданническую.

– Он, прежде всего, – сказал я, – должен повиниться перед своим государем, от одного коего зависит его участь.

– Слышите, слышите! – сказал султан, обращаясь ко всем. – Первые условия подданного к своему государю; не иначе и я сие также разумею.

Я хотел только начать сравнение положения его с положением государя в делах Польши; но султан предупредил меня:

– И государь не принял переговоров с поляками, он покорил и смирил их.

– Так и государь наш поступил, – сказал я, – ныне же, посылая меня к Магмету-Алию, он надеется достичь двойной цели. Первая состоит в том, чтобы устранить его и остановить в злодейских его умыслах; вторая же в том, дабы сим снова убедить ваше величество в тех чувствах дружбы и расположения, которые он вам уже изъявил через посредство графа Орлова и бывшего в Петербурге посланником Галиля-паши.

– Дружба государя велика, – сказал султан, – я убежден в оной, он мне уже много дал доказательств в искренности своей; но Магмет-Али хитер, лукав, лжив: он будет жаловаться и склонять на свою сторону.

– Я слышал уже сие, – отвечал я, – и не опасаюсь его увещеваний. Я солдат, военный человек, а не дипломат; слова мои коротки и просты, я не опасаюсь козней и коварства Магмета-Алия, ибо я не буду распространяться в переговорах с ним.

– Не менее того есть обстоятельство, которое должно вам пояснить, – сказал султан, – при отъезде вашем, и я возложил сие на рейс-ефендия.

– Я со вниманием выслушаю ваши поручения, – отвечал я, – перед отъездом моим; они будут для меня полезны.

Султан выслушал сие с большим удовольствием и повторил приказание свое рейс-ефендию. Тогда ввели неожиданно для меня Дюгамеля, Серебрякова и Харнского; ибо я условился было с рейс-ефендием прежде испросить у султана позволения представить сих чиновников, и я, не кончивши разговора своего с султаном, не успел еще испросить у него позволения; но сие было сделано с поспешностью чиновниками султанскими и в особенности Вогоридием, которые как будто торопили нас и желали ускорить конец аудиенции. Султан спросил имена их, приказал их записать и вскоре дал им знак прощания. Они вышли, и за ними отошли все к дверям, как будто желая и меня увлечь; но я, видя, что султан желал со мной еще говорить, остался подле него и продолжал уверения в дружбе к нему государя, к коим он был очень признателен; но, заметив, что он как будто вынужденно желал уже конца аудиенции, я поклонился и пошел тихо к дверям. Султан встал и, провожая меня до дверей, несколько раз останавливал меня, говорил и, наконец, у самых дверей еще сказал мне несколько приветствий. Я вышел, и меня повели опять в приемную, где сераскир и рейс-ефендий занялись разговорами со мной. Я просил последнего без отлагательства сообщить мне поручения султана; но он убедительно просил меня отложить сие до 17-го числа, извиняясь Государственным советом, который должен был собраться 16-го числа и в коем должны были обсуживать настоящие обстоятельства. Между тем я записал по просьбе ферика[89] имена офицеров, сопровождавших меня, и записку мою, по-турецки написанную, отнесли на показ к султану. Он прислал ко мне опять ферика с повторением сказанного им о лицемерстве Магмета-Алия, против коего он меня предостерегал. Я благодарил его за сии предостережения, но отвечал, что выбор государя моего ручался за меня. Я вторично просил рейс-ефендия сообщить мне известия из армии.

– Они не хороши, – отвечал он. Я задумался. Он приметил сие. – Теперь, – сказал он, я вижу, что вы принимаете душевное участие в нашем положении.

– Зачем же вы медлите их сообщить мне?

– Вы все узнаете, потерпите несколько.