Собственные записки. 1829–1834 - Николай Муравьев-Карсский

Сераскир при сем вмешался в разговор.

– Вам необходимо знать, – сказал он, – то, что султан вам хочет сказать о делах с Египтом; тут и о французах идет дело.

По прибытии моем в Беуг-дере, я узнал о пребывании здесь служившего впоследствии турецким офицером путей сообщения Рёльи. Человек сей казался мне преданным; он до моего приезда хвалился тем, что служил при мне. В бытность войск наших в Эрзруме, когда, после заключения мира с Турцией, он оставался при генерале Панкратьеве, в минуту огорчения (не по службе, а домашнего) он сказал, что он перейдет служить к туркам. Слова сии были переданы Панкратьеву, от коего он не скрыл их и сознался в своей неосторожности. Панкратьев принял сие в настоящем виде и, заметив ему неосновательность его поступка, отправил его на свободе в Тифлис, объяснив в донесении своем, что он приписывал поступок сей к временному помешательству ума. Оно и было так принято Паскевичем в уважение того, что генерал Бенкендорф, начальник жандармов, в особенности принимал участие в положении Рёльи, коего посему подозревали незаконным сыном его от француженки Ксавье, державшей модный магазин в Петербурге. Но при всем том Паскевич, преследуя всех тех, которых я любил или которые при мне служили, напоминал несколько раз, что Рёльи был убийцей по тому случаю, что по прибытии в Грузию он имел несчастье убить на поединке одного офицера Алексеева, человека буйного и развратного, который его без всякой причины оскорбил на улице и с настоянием вынудил к поединку. Умирая, Алексеев сознался в вине своей. Дело было исследовано, Рёльи был отдан под суд; но государь, рассмотрев дело, признал Рёльи не столь виновным и ограничился приказанием выдержать его два месяца под арестом, после чего он был отдан на покаяние в католический монастырь в Тифлисе и, окончив оное, оставался на службе. Не менее того сие происшествие, в совокупности с случившимся после того в Эрзруме, было причиной, что на него дурно смотрели, и я в таком положении оставил его при выезде моем из Грузии. Узнав о нем по прибытии в Константинополь, я желал его видеть; но я опасался сего, потому что говорили, будто он бежал из нашей службы и определился в турецкую.

Я желал узнать о нем и поручил забрать справки; но между тем сераскир, по выходе от султана, сам позвал его и предложил его прислать ко мне. Я воспользовался сим случаем и просил его о сем. Сераскир примолвил, что Рёльи, служа в турецком войске, приобрел всеобщее уважение, что он находился в сражении под Гомсом, где турок разбили, и что он лучше кого-либо объяснит мне все военные обстоятельства их. Я просил сераскира прислать ко мне Рёльи, что он и обещал сделать.

Прием мой у султана кончился. Сераскир проводил меня до ворот двора, где он мне показал еще ружейные приемы и приказал Ахмету-паше командовать оные караулу султанскому.

Возвратившись в Беуг-дере, я получил депеши от Нессельроде с курьером, отправленным из Петербурга 24 ноября, коих дубликаты были привезены мной к Бутеневу, между прочим, особую депешу ко мне, коей Нессельроде приглашал меня преимущественно употребить средства убеждения у Магмета-Алия, разрешая мне в противном случае упомянуть о флоте, коим государь располагал помочь султану. Он излагал также мысль свою послать Дюгамеля сухим путем через Анатолию под предлогом путешествия, но с тем, чтобы он мог сообщить Ибрагим-паше цель моего отправления в Александрию, что было совершенно согласно и с моими предположениями.

16-го ввечеру приехал ко мне Рёльи, коему я душевно был рад. Он показал мне указ об отставке своей, который был исправен; упоминалось о поединке его, но с оправданием, и я увидел, что он точно не был беглый из нашей армии. Он объяснил мне тогда, что он спросил отставку сам, вскоре по выезде моем, но, будучи между тем командирован в Кутаис, имел еще одно происшествие с одним офицером Броке, выписанным уже несколько времени из гвардии по обстоятельствам тайных обществ. Я знал сего Броке в бытность мою в Грузии. Броке в разговорах неосторожно укорил Рёльи в любовной связи с генеральшей Гессе[90], коей муж тогда был правителем Имеретии[91]. Клевета сия (как уверяет Рёльи) заставила его вызвать Броке, который, согласившись сперва на поединок, потом донес о сем начальству. Рёльи был взят под арест, и дело исследовано. Он бы остался правым, как он объясняет, если бы его не зачернили полковник Жихарев и другие, вовлеченные в сие дело через сплетни жен, и дабы выручить генеральшу Гессе из следствия, в которое замешали ее имя, он дал на себя подписку с полным обвинением себя относительно к Броке. Его держали на гауптвахте. Между тем вышла его отставка, и его выпустили и приказали ехать в РедутКале[92], откуда комендант должен был его далее отправить. Его отправили в Требизонд, выдавши, по приказанию государя, за год жалованье; но вместе с тем, сказывал мне Бутенев, запрещено было ему выдавать паспорт для возвращения в Россию. Рёльи, приехав в Константинополь, определился в службу турецкую в звании инженерного офицера. Он оказал хорошие услуги султану, жертвовал под Гомсом жизнью своей, но остался в Гомсе при занятии сего города египтянами. Он бежал из Гомса и возвратился в армию турецкую в Конию; когда же визирь принял начальство над оной, то потребовал, чтобы все иностранцы из оной удалились, и Рёльи возвратился в Царьград, где и остался в службе сераскира. Он был в независимости от нашего посланника, но также не хотел зависеть и от французского посланника, который его принял очень дурно, сказав, что если он служил в русской армии, то не может во французской служить иначе, как солдатом, и отказал ему даже в денежном вспомоществовании.

Рёльи находился в затруднительном положении. Отвергнутый всеми, он имел мало надежды и на сераскира, который не платил ему исправно жалованья и как будто бы начинал уклоняться от него. Ему, говорил он, оставалось только уехать во Францию, где он еще имел родных, и определиться в службу рядовым. Я успокоил его, обещаясь приложить все старание мое, дабы он был прощен и принят опять к нам в службу.

Между тем, пользуясь позволением сераскира, я просил Рёльи сообщить мне о турецкой и египетской армиях те сведения, которые он мог об оных собрать. Он не решился сего сделать, пока не получит на сие приказание от сераскира, что нельзя было не похвалить; но так как сераскир объявил ему, что он говорил мне о том, что Рёльи был под Гомсом, то он дал мне копию с рапорта, представленного им сераскиру по возвращении оттуда о состоянии дел и с подробностями о Гомском поражении. Переночевав в Беуг-дере, он 17-го поехал в Царьград, дабы объясниться с сераскиром на счет сведений, которые я требовал.

17-го мы с Бутеневым поехали в Царьград на конференцию, но не к рейс-ефендию, а к сераскиру, где и рейс-ефенди должен был находиться. Сие сделано было по моей просьбе, с тем чтобы я мог при том случае объяснить сераскиру некоторые обстоятельства касательно военных действий. Мы прибыли в назначенное время; ни того, ни другого еще не было. Мы подождали, и рейс-ефенди первый приехал. Я просил его сообщить мне то, что султан ему приказывал, и он мне только передал слова султана касательно осторожностей против коварства Магмета-Алия. Дела их в Анатолии шли дурно; войско было разбито, и великий визирь взят в плен[93]. Между тем прибыл и сераскир. Он желал знать, какого рода военные соображения имел я ему сообщить. Я начал о флоте.