Тришестое. Василиса Царевна - Леонид Резников

пнем да по башке, – ткнул леший пальцем в заговоренный пень. – Усек?

Молчит Иван Царевич, на деда лесного смотрит. Не то чтобы струхнул, хотя и есть самую малость, а только вспомнил наконец, что старость уважать надо.

– Вот и ладушки! – удовлетворенно потер сухие ручонки леший. – Значит, то непростой волос, как я ужо сказывал. Коли понадобится, хлестни им обо что-нить живое, и оно тут же в дерево обратится. Да смотри, один только раз хлестнуть можешь! Понял?

Молчит Иван Царевич, будто воды в рот набрал, да глазами понятливо лупает.

– Чего молчишь-то?

– Так не велено же говорить, – выдохнул Иван Царевич.

– Теперича можно.

– Ну, раз можно, то – понял, не дурак, – и спрятал прутик за пазуху.

Леший только ладошкой в лоб себе заехал.

– Куда ты, дурья твоя башка, волос-то спрятал?

– За пазуху.

– А коли хлестнет случайно, что будет? – вытянул леший тонкую шею.

– Ничего, – пожал плечами Иван Царевич.

– Ты точно не дурак? – прищурился леший, растянув рот в противной ухмылке.

– А вот этого не надо.

– Да как же не надо, коли ты бревном стать хочешь! Впрочем, тебе, кажись, ужо хуже не станет.

– Это почему еще? – надулся Иван Царевич.

– А потому как ты и сам из себя дуб, и внутри, и снаружи.

– Но-но. Ты того, не очень, понял?

– Дедушке грозишь? Хе-хе.

– Ох, прости, – опомнился Иван Царевич. – А только больно обидные слова говоришь.

– А какие ж тебе слова еще говорить, коли ты прутик деревенящий себе за пазуху пихаешь?

– А ведь верно! – округлил глаза Иван Царевич, палец выставив. – Еще обломается ненароком. Суну-ка я его лучше в котомку.

Леший только головой покачал. Слов у него просто не осталось.

– Ну что ж, старинушка, – покончив с прутиком, произнес Иван Царевич, отвесил земной поклон и шапку на голову нахлобучил. – И на том спасибо. Прощевай!

– Погоди! Провожу тебя маненько, на дорожку выведу.

– Пошли тогда, – согласился Иван Царевич. – А может, и с зайцем удружишь, а?

– Ну что с тобой поделаешь, – сдался леший после некоторых колебаний. – Удружу уж. А то ведь с голодухи еще ноги протянешь. А на кой мне такой Иван Царевич в лесу?

Хлопнул он в ладоши, и заяц из-за куста выскочил и деру задал. Вскинул Иван Царевич лук, выхватил стрелу, приметился хорошенько да и опустил руки.

– Не могу, – говорит, – в животину стрелять. Может, детки у него малые.

– Хороший ты человек, Ванька, только дурак. Да неужто я тебе семейного зайца-то подсунул бы. Не ты, так волк его сегодня задерет аль еще кто, дурной он потому как. Так что стреляй, покамест вовсе не убёг.

– Нет, – отвечает Иван Царевич. – То не охота, а поддавки. Не буду я его убивать.

– Молодец, Ванька! – хлопнул его по плечу леший. Иван Царевич так и сел на траву. Сел и плечо трет, морщится. – Ты уж прости, от чувств то. Вот те куропатка за то, – щелкнул леший пальцами, и прямо с неба Ивану Царевичу в руки куропатка упала.

– Ух ты! Откуда такое чудо?

– Да все оттуда! – указал на небо леший. – Сокол поймал, в гнездо нес, а я у него для тебя испросил.

– А сокол как же?

– А чего сокол? Он еще себе изловит. Неужто соколу куренка для меня жаль?

Глянул на небо Иван Царевич. И вправду сокол над ним кружит – вьется. Встал Иван с земли, отвесил соколу поклон. Тот крылом махнул в ответ – и нет его, за деревьями скрылся.

– Вишь оно как? Ты мне помог, я тебе. Ты косого пожалел, спас, из куста выгнал, а сокол подарок тебе за то.

– А соколу-то с зайца того какая прибыль?

– Так заяц, чай, повкуснее куропатки-то будет, – рассмеялся леший. – Сам не едал, да сказывают, так оно. Ну, бывай Иван – царский сын. Захаживай, коли в наших краях будешь.

– Благодарствую. – Иван Царевич опять земной поклон бьет да на куропатку облизывается, за шею вертит, разглядывает. – А идти-то мне куда?

– А вот так пряменько и пойдешь, все куда выйдешь, – указал леший рукой перед собой.

– Куда ж это? – спросил Иван Царевич, ан нет уж лешего рядом, испарился, словно его и не было.

Огляделся Иван Царевич, плечами пожал, на тропку встал да и зашагал бодро, куда указали. Авось куда и вправду приведет дорожка. Все одно, куда идти, а только по дорожке-то оно гораздо лучше.

Глава 9. Лесной совет

Хотел Иван Царевич часть куропатки жареной на потом приберечь, да больно аппетитна та птица оказалась, а Иван – шибко голоден. Оглянуться не успел, как от куропатки лишь косточки обглоданные остались. Вздохнул Иван Царевич с сожалением, на кости те глядя. Мала куропатка оказалась, но дареному коню, как известно, в зубы не смотрят, то бишь куропатке в клюв.

Но все же поселилась в желудке приятная тяжесть, аж истома берет да в сон клонит. Но нельзя спать, за Василисой идти нужно. Ждет она его невесть где, а он тут сны сладкие вкушать будет! А если и обиду затаила и не ждет уж, так что с того? Все едино выручать надобно девицу-красу из лап Кощеевых, а уж как дальше повернется с любовью-то – там видно будет.

Поднялся Иван Царевич, костер затоптал, уголья землей присыпал, собрался и пошел дальше.

Идет, по сторонам озирается, вдруг еще дичь какая подвернется. Раз уж леший разрешил. Тем паче не ради забавы, а для пропитания. Но опять нигде зверья не видать, будто вымер лес. Никак леший чудит, зверье от него отваживает. Понять его, конечно, не дюже сложно: коли Кощей зверье лесное поедом поел, повывел, почитай, под самый корень, так о нем теперь, о зверье-то оставшемся, особая забота требуется, чтоб совсем не зачахло. Но все ж мог бы леший еще чего подкинуть. Мог! Не в службу, а в дружбу, ведь Иван Царевич, как-никак, от беды его спас, из пня высвободил.

И вдруг остановился Иван Царевич, за деревом притаившись: никак леший пожелание его услыхал?

В малиннике, что широко разросся вдоль тропинки, кто-то отчаянно возился. Малинник изредка вздрагивал, будто его озноб бил, шуршал листвой и потрескивал ветками. Крупный кто-то в кустах шуровал, не иначе… кабанчик! Вон и зад его округлый виднеется меж веток. Ну, спасибо тебе, дед-лешак!

Вскинул Иван Царевич лук, стрелу наложил. Натягивает, метится – только бы не промахнуться. Кабан – он животное хотя и вкусное, но весьма резвое и злобное, если его завести. И коли промажешь…

Ивану Царевичу даже думать о том не хотелось. Затаил он дыхание, навел