Якса. Бес идет за мной - Яцек Комуда

– Не тудунум, уштио, курытно сити Хама!

– Хама! Хама!

Они сошли с лошадей, кружили вокруг, но оставались напряжены и внимательны.

– Изда-лека ехать? Далеко? – говорил тот первый, без колпака. Другой осматривал положенные под деревом седло и сумки.

– Еду к палатину. В Старую Гнездицу. Ничего против вас не имею.

– А этот? – хунгур указал на Яксу.

– Это мой сын. Якса. Единственный.

– Ук, ук! Якше студни, хорило истоти хунгура.

– Пора попрощаться с вами, – проворчал Чамбор. – Уж плакать за вами не стану.

Взял Яксу, поднял, прижал к груди и двинулся к коню, но в этот самый момент хунгур заступил ему дорогу, тыча рукоятью нагайки в живот.

– Нет! Жди! Ты – жди!

Второй ухмыльнулся еще гаже, почти фыркал от смеха. Сказал, указывая на седло, разложенное под дубом:

– Очень красивое емеел. Слишком красивый… для такой человек, как ты.

Чамбор посчитал их. Десятеро. Был и одиннадцатый. А значит – на шесть больше, чем он смог бы.

– Можете его взять. Мне оно без нужды. Бывайте!

Он шел к коню, неся Яксу. Склонился, желая взяться за поводья, но те уже были развязаны. Смуглая худая рука дернула за ремни, потянула коня в сторону. Раздался смех; решили устроить себе забаву.

– Очень красиво ни-сунка ваган, – сказал сверху еще один хунгур, в кожаном шлеме, что опускался клапанами на плечи. Справа у седла у него была привязана за длинные волосы человеческая голова – какого-то степного воина, не рыцаря, потому что с лица была черна как бес. Когда его конь крутился, дергался и подскакивал, голова показывала раззявленный рот, откуда высовывался кончик серого, засушенного языка.

Чамбор протянул руку, но, держа на груди Яксу, не был слишком быстр. Вдруг оказался между пахнущими зверьми, мокрыми косматыми телами хунгурских коней.

– Мой сунка! Мой конь! Ко-бы-ла!

– Отдай его! Отдай сейчас же.

– Позвольте мне уехать.

– Пое-дешь, но ногами, – лопался от смеха первый. – Давай, беги. А то пере-думать.

Кто-то из них свистнул так, что застригли ушами кони. Другие вырывали друг у дружки мех с чем-то белым, похлопывали друг друга по спинам, один подъехал сзади, по-приятельски приложил рыцаря между лопатками.

– Иди! Иди! А конь оставь.

– Берите, – сказал Чамбор и сжал зубы, поглядывая на гнедого Ивашека, которого как раз отводил в сторону низкий, плечистый старый хунгур с заплетенной бородой.

Сделал первый шаг, потом еще один, чтобы выйти из проклятого круга бесов. Почувствовал облегчение. Дадут уйти. Он их покинет. Найдет другого коня… даже двух.

Нет!

Вдруг что-то ударило его в плечо, загородило дорогу. Стояли они перед ним, усмехаясь; странно, какие белые были у них зубы. Может, и правда, пили только человечью кровь. И ели кровавое мясо жертв.

– Ты пойти, – прохрипел тот, в остроконечной шапке. – Но без этот. Без он!

Указывал рукой, толстым пальцем… на Яксу.

– Я его не отдам! Это мой сын! Плоть от плоти моей, кровь от крови. Не просите о том, чего не можете получить. Я звезды с неба дать вам не смогу, проклятые!

– Дать и можешь идти! – кивал второй. – Проклятый лжелендич. Раб! Невольник!

– Цепному псу сокола не понять.

– Отдать! И мочь идти. Простой малец за большой воин. Хорошая вещь.

– Вы не понимаете? У него никого, кроме меня, нет!

– Дать! А то вместе погнать к Горгону!

Они уже не смеялись, не блестели зубами. Вдруг начали сбиваться в кучу и окружать. Чамбор почувствовал в их взглядах, в запахе – кровь. И смерть.

– А и ладно, берите его, что там!

Вдруг он поднял Яксу, протянул вверх, к ближайшему, в шлеме с откидными клапанами, левой рукой, высоко.

Хунгур ухмыльнулся. Наклонился…

И тогда Чамбор натренированной десницей вырвал меч из ножен, перебросил Яксу через плечо, открывая, словно жало, клинок.

И ткнул снизу.

– Кра-а-а-а… – коротко завыл хунгур. Конь его прыгнул, когда всадник завалился назад, вырвался из круга, а рыцарь не стал ждать. Придерживая Яксу на левом плече, он побежал в дождь, в поля, склоненный, согнутый. Мчался к участку мокрой ржи, в высокие колосья. Как олень, отчаянно, с окровавленным мечом в руках…

Услышал крики, потому пошел зигзагами. Ему должно повезти, должно! Думал спрятаться во ржи, прежде чем они дотянутся до сагайдаков, натянут тетивы…

Якса открыл глаза. Близко, так близко – загорелое, раненое, заросшее лицо Чамбора и его детское личико.

– Малой, – дышал рыцарь. – Слушай, помни, я всегда, я всё для тебя.

Замолчал, тело его сотряс удар. Но он бежал. Медленнее, спотыкаясь. И тогда запела вторая тетива. Третья.

– Якса, – выдохнул, прохрипел он. – Ты Якса. Благороднорожденный лендич, сын Милоша, убийцы кагана. Ты имеешь право, имеешь чистую душу. Делай все верно, действуй смело, помни.

Он пошел медленнее, почти остановился… Свист, один, второй, легкое сотрясение и шум, когда стрела прошивала обшитый бляшками кафтан.

– Якса-а-а! – застонал Чамбор. – Помни обо всем… Убегай! Каган хунгуров будет тебя преследовать. Убегай на край света. Не дайся им.

Они падали в кровавом дожде, в ливне стрел. Нашпигованный ими, окровавленный Чамбор и спокойный Якса.

Упали в грязь перед самым мокрым ржаным полем. Рыцарь не выпустил из рук малыша, любимое свое сокровище. Якса лежал с ним лицом к лицу.

– Твой отец Милош. Ты из Дружицы. Ты Якса, у тебя есть герб, есть честь, не бросай их ради золота.

Они близились, мрачные статуи предназначения. Пешком и на конях, подъезжали рысью. Освободили тетивы в последний раз, потом тщательно прятали луки, чтобы те не размокли под дождем. Судорога боли прошла по бледному лицу Чамбора. Кровь потекла изо рта. Он протянул руку, собрал немного собственной крови, как века тому назад Есса, начертал на лбу Яксы знак.

– Пусть хранит он тебя от Волоста и леса. Однажды мы встретимся, в последней битве. Не жди, сражайся, будь свободным. Ждет раб, ждет холоп. Убегай, уходи, Якса-а…

Он затрясся, уплывал уже, его глаза закрывались, ледяная боль прошивала тело. Хотел еще привстать, сжимал рукоять меча.

Сил не хватило. Он замер, а отовсюду летели к нему, к окровавленному телу, будто хищные птицы, фигуры врагов.

А малыш Якса схватил обеими ручками рукоять меча, выпавшего из руки опекуна. Напряг силы, желая поднять его, вознести в пародии удара. Когда не сумел – заплакал, всхлипывая от жалости. И от бессильной злости.