Мэлори - Джош Малерман

– Скоро я потерял счет дням. Знаете, как это бывает? В полном мраке… Мне приходили в голову разные мысли. Как и всем, наверное… Что, если попробовать взглянуть через линзу камеры? Что, если ослепить себя и детей, чтобы не жить в вечном ужасе? Я ничего этого не сделал. Мы находили друг друга на ощупь, перекликались в темноте. Спали в одной кровати. В кромешной тьме. Весь дом – словно гигантская повязка. Чего я ждал? Не иначе как знамения свыше. Ждал, что однажды постучат в дверь и скажут: можно выходить. Все мы, люди старого мира, на это надеялись, правда? Думали, рано или поздно кошмар закончится… Знамения не было. Я ждал и ждал. А его все не было. Так прошло месяцев семь. Представляете, Джилл? Мэйси и Эрик росли в темноте. Мы жили, как в пещере. А я тем временем размышлял: «Я всегда считал себя хорошим отцом – как не стыдно быть таким беспомощным?» Я ничего не предпринимал. Никак не пытался улучшить положение. Только провожал детей по лестнице в подвал да открывал им на обед консервные банки. А когда они слышали шум на улице и пугались, я говорил им: «Правильно, бойтесь! Там бродят существа, которые могут лишить вас разума».

Дин снова замолкает. Поезд идет ровно, будто скользит по воздуху. Музыканты тихо наигрывают один и тот же незамысловатый мотив.

Дин продолжает чуть хриплым от слез голосом:

– И вот однажды – не знаю, днем или ночью, – меня разбудил детский смех. Вообще это хорошо, когда дети смеются, правда? Они давно уже не смеялись, так как долгие месяцы жили в темноте и писали в ведро. Но что-то мне не понравилось. Смех был невеселым. Я быстро сел в кровати и долго вглядывался в темноту. Думал – приснилось. Нет, они опять засмеялись. Сон как рукой сняло. Звук раздавался из другой комнаты. Я позвал их, но они только хихикали в ответ. Я встал и на ощупь вышел из спальни. Надеялся, что найду их в гостиной. И Мэйси мне расскажет, что их с братишкой так рассмешило. Ну, вы понимаете… Дошел до гостиной, а они, уже перебрались в глубь дома. Куда-то далеко, кажется, в прачечную. Я на ощупь пробрался через гостиную. Добрел до прачечной, а смех – снова сзади. Будто они переместились в спальню, откуда я пришел.

Вагон вздрагивает.

Дин продолжает:

– Я снова побрел через гостиную и коридор обратно в спальню. Я закричал: «Мэйси! Эрик! Не пугайте папу! Где вы?» А смех опять за спиной. Возможно, они затаились, а я прохожу мимо и их не нахожу. Я решил проверить подвал. Хотя звук шел точно не оттуда. Я спускался по лестнице в холодном поту, звал детей и твердил про себя: «Они просто играют. Они играют». Мечта любого родителя, правда? Чтобы, несмотря на заколоченные окна и двери, однообразную еду, отсутствие солнечного света и движения, вечно напуганного отца и полный мрак, дети решили немного повеселиться? Спустился. Понял, что они наверху. Стал подниматься. Я уже кричал во весь голос: «Мэйси! Эрик! Черт возьми, это не смешно! Вы меня пугаете!» И тут я услышал шепот. Я понял: они что-то замышляют. Всем известно – если дети затихли, дело нечисто. Обычно речь идет о милой шалости. Но не в моем случае. Я бродил в темноте по собственному дому и не мог найти детей, а они перешли от смеха к шепоту. Подозрительному шепоту. Ваши малыши тоже, наверное, так шептались. Когда подначивали друг друга на новую проказу. И тут я кинулся бежать. Мебель я давно убрал с дороги, чтобы было удобней передвигаться в темноте. Зато налетел бедром на угол камина, а затем ударился виском о стену. Это меня задержало. Прибежал в спальню – шепот за спиной. Вернулся в гостиную – они шептались из спальни. Я вопил. Выкрикивал их имена. Требовал, чтобы они немедленно признались, где прячутся. И тут они себя выдали. На этот раз без слов. Я услышал хруст. Будто с размаху всадили нож в спелый арбуз. Я…

Мэлори не знает, как выразить свои чувства.

– Я их нашел, – продолжает Дин. – Около нашей кровати. Они закололи друг друга кухонными ножами, которыми я обычно резал консервированные фрукты. Они даже не вскрикнули. Не издали ни звука. Сначала смеялись и шептались, а потом… До сих пор не понимаю, как это возможно. Мои дети убили друг друга. В тот день я распечатал входную дверь. Чтобы вынести их из дома. Похоронить. Я был уничтожен, раздавлен. Я думал: «Они все-таки увидели тварь. Плохо ты старался, Дин». И знаете что, Джилл?

– Что?

– Брешь я так и не нашел.

Мэлори понимает без лишних вопросов, какую брешь он имеет в виду.

– Ни дырочки в стене, ни щелочки между досками. Ни малейшего просвета, сквозь который они посмотрели на улицу и увидели то, что привело их к гибели. Я искал – уж поверьте. Шарил по всему дому с фонариком. Сам я уже не боялся тварей. Шесть недель ползал по комнатам с фонариком и искал. Где эта чертова щель? Как я ее упустил? Дети часто внимательнее взрослых…

– Меня зовут Мэлори.

Она не знает, что еще сказать.

Дин сквозь слезы выдавливает усмешку.

Мэлори протягивает через стол руку, шарит в пустоте. Представляет себя на месте Дина. Мысленно встает на колени рядом с ним – на уровень детского роста, и в полной темноте ищет злосчастную полоску света.

Их руки встречаются, и она сжимает его пальцы.

– Мне очень жаль, Дин.

– Да уж, – отвечает Дин. – Да… Но именно в тот день я в первый раз покинул убежище.

Потом добавляет:

– Спасибо, Мэлори, что доверили мне ваше настоящее имя. И выслушали мой леденящий кровь рассказ. Это в прошлом. А сейчас я запускаю поезда. Покоряю новый мир. А вам признаюсь – с тех самых пор я днем и ночью ищу брешь, маленькую дырочку, крохотную щелочку, которую не заметил вовремя. А мои дети заметили. И она лишила их разума.

– Мама тебя убьет, если узнает, – говорит Олимпия.

– Не узнает. Она в повязке, – отвечает Том.

Он прав. К тому же не он один ослушался и открыл глаза.

Том вытащил бумаги из маминого рюкзака и разложил их вокруг себя на полу. Надо же, какая любовь к печатному слову проснулась…

– Читала про Индиан-Ривер? А про Афину Ханц? Она нереальная!

Олимпия молча смотрится в зеркало.

Купе действительно милое – Дин был прав. Диванчик, кровати. Высокий потолок. Двигаться в пространстве без собственных усилий непривычно. Олимпия то и дело держится за мебель, чтобы не потерять равновесие.

Будто хватается за прошлое. А обратной дороги нет. Том вряд ли отдает себе отчет, а она чувствует: они никогда больше не вернутся в лагерь «Ядин».

– Только послушай! – восклицает брат.

Он расположился у открытого рюкзака Мэлори, чтобы при ее появлении быстро засунуть бумаги обратно.

– «Афина Ханц утверждает, что два года провела в одном доме с тварью», – зачитывает Том. – Представляешь, Олимпия? Два года! По ее словам, тварь не причиняла беспокойства. Просто «стояла в углу кухни, потом перебралась в гостиную». Круть!

Олимпии не нравится энтузиазм брата. Мама перепугалась бы. И даже не в этом дело. Олимпии самой не по душе такие разговоры. Она рассуждает иначе. Да, прекрасно, что Том чем-то увлечен. Она читала: есть люди, которым необходимы яркие впечатления. Однако, когда она его слушает, у нее возникает чувство, будто на них несется встречный поезд и катастрофа неминуема.