Мэлори - Джош Малерман

Догадался, что она врет? Кажется, да…

– Ну, не буду мешать, – говорит он. – Я просто зашел представиться. Если хотите побольше узнать о поезде – обращайтесь в любое время. Я тут, как говорили раньше, завсегдатай. Мы с Нейтаном, моим старинным другом, всего в двух вагонах от вас. Шестнадцатое купе.

Он показывает рукой в направлении следующего вагона. Из-за постоянной качки у Олимпии временами все плывет перед глазами.

Генри отвешивает поклон. Прижимает одну руку к животу, а другую вытягивает вперед – как актер после спектакля.

«Слишком наигранно», – думает Олимпия. Это слово она тоже встречала в книгах.

– Спасибо! – говорит Том.

Генри подмигивает и удаляется. Олимпия спешит задвинуть дверь.

– Ты ненормальный? – набрасывается она на брата. – Зачем ты назвал настоящее имя?

– Успокойся! – отвечает он. – Не всегда решать маме.

– Что ты имеешь в виду? – спрашивает Олимпия.

Хотя спорить у нее нет сил. Взгляд прикован к закрытой двери. Живот сводит от волнения.

– Тут не все хорошие, Том.

– Да ладно!

– Говорю тебе! Что касается этого типа…

– И что же?

– Именно от таких людей мама всегда говорила держаться подальше.

– Да неужели? И ты согласна?

– Я – да! Мама миллион раз предупреждала: если человек ведет себя наигранно, он опасен. Значит, скрывает свое истинное лицо.

Том презрительно фыркает.

– Ты точно как она!

– Ну и пусть! Не вижу в этом ничего плохого.

Олимпия не спускает глаз с закрытой двери. Прислушивается. А не стоит ли странный гость за дверью? Или ушел к себе? Она пытается различить шаги в коридоре.

– Слушай, – говорит Том, – чего ты распереживалась? Маме я не скажу – зачем ее пугать? Понимаешь, мы с детства сидели в своем лагере, а мир на нем не заканчивается. Неужели сама не видишь?

Олимпия почти не слушает. Ее внимание направлено на звуки из коридора.

Он еще там? Нет, пока не слышно. Она подходит вплотную к двери.

– Олимпия, если мы хотим…

– Закрой глаза, Том!

– Зачем?

– Закрой!

Том зажмуривается. Олимпия рывком отодвигает дверь. Она готова оказаться лицом к лицу с седовласым Генри.

Коридор пуст. Она закрывает купе.

– Что случилось? – спрашивает Том.

– Ничего. Показалось.

Том снова фыркает.

– Боже мой! Олимпия, ты ведешь себя точно как мама! Единственное отличие – бываешь без повязки. Причем даже на улице.

Неужели Том ее рассекретил?

– Не выдумывай!

– Не смеши меня, Олимпия! Я прекрасно слышу, есть на человеке повязка или нет.

Олимпия смотрит в зеркало. Отражение Тома возникает у нее за спиной.

– А ты ее почему-то не носишь, – продолжает он. – Так что не надо разыгрывать послушную девочку! Ты тоже не все правила соблюдаешь!

Олимпия старательно избегает его взгляда.

«Не надо разыгрывать!» – мысленно передразнивает она брата.

Мэлори тысячу раз предупреждала – бойтесь тех, кто играет.

Говорила, есть такой тип людей. И они самые безумные в этом безумном мире.

– Кстати, пора закрывать глазки и делать вид, что мы молодцы. Мама вышла из вагона-ресторана, – объявляет Том.

Когда за Мэлори закрывается дверь вагона-ресторана, она вытягивает руки и идет вперед. Задевает кого-то плечом.

– Прошу прощения! – извиняется она.

– Почему она в повязке? – шепчет женщина за спиной.

Понятно: сомневается, не надеть ли ей тоже повязку, раз другие носят. Голос испуганный и одновременно насмешливый. Мэлори привыкла к подобному тону в школе для слепых. Она сразу чувствует издевку.

Люди недоуменно замолкают, когда Мэлори проходит мимо. Считают ее чрезмерно подозрительной.

А Мэлори уверена: поезд обречен. Как был обречен дом, где родился Том. И школа для слепых. И в лагере «Ядин» их обязательно настигла бы гибель, останься они чуть дольше.

В поезд придет безумие.

Здесь людей больше, чем в доме. Однако меньше, чем в школе.

Мэлори задевает чью-то макушку, насколько можно понять через кожаную перчатку.

Первый вагон – сидячий, в прошлой жизни они с Шеннон ехали в точно таком же, тогда так же сидели вдоль прохода люди.

Мэлори торопится.

Том с Олимпией слишком долго были одни.

Безумие неминуемо, Мэлори уверена. Рано или поздно отвалится один из железных листов обшивки. Или какой-нибудь идиот (даже необязательно сумасшедший) скинет что-нибудь на рельсы, а Майкл не успеет убрать. Рано или поздно один из пассажиров увидит нечто и потеряет рассудок. Или на борт впустят безумного. Который не верит в действие тварей. И попробует доказать всем, что не надо их бояться.

Мэлори доходит до конца коридора и открывает дверь.

Она между вагонами. Темнота, темнота, темнота. Словно само мироздание моргнуло. Мэлори вспоминает, как Шеннон сидела рядом и смешила Мэлори, подмечая странные названия и несуразные домики. Потом они стали сочинять истории. Увидят человека в поле и придумают ему целую жизнь: как зовут, чем интересуется, с кем дружит, о чем грустит. Мама сидела напротив и улыбалась. Мэлори тогда хотелось, чтобы мама ими гордилась. Чтобы Мэри Волш оценила остроумие дочерей. Один одноклассник Мэлори писал рассказы, и все говорили, что у него «богатое воображение». Мэлори желала, чтобы про нее тоже так говорили. Особенно папа и мама. Сэм и Мэри Волш.

Мама оценила.

Она одобрительно кивнула и сказала:

– Ваши истории гораздо интересней, чем моя книга.

Мэлори пытается представить, как выглядит Мэри Волш сейчас. Наверное, постарела, поседела, стала тише и осторожней. Наверняка в повязке. Даже в воображении Мэлори все должны обязательно защищать глаза в общественном месте. Особенно близкие люди.

И вот Мэри Волш сидит напротив с завязанными глазами, протягивает через стол руку и говорит:

– Послушай, Мэлори! Ты проходишь мимо чужих купе, там разговаривают пассажиры. Они выдают важную информацию о себе. А ты слушай!

Мэлори вздрагивает, когда справа от нее раздаются голоса. Ведет рукой по стене. Она дошла до купейного вагона. Здесь едут в отдельных отсеках. С кроватями, диванчиком, красными декоративными подушками и зеркалом. Как у нее с Томом и Олимпией.

Люди общаются.