Третий рейх - Роберто Боланьо

— Еще недавно ты считал, что они изнасиловали Ханну. Теперь тебе их жалко. На самом же деле эта парочка кретинов не кто иные, как третьеразрядные latin lovers.[26]

Мы хохочем и никак не можем остановиться, пока Ингеборг не говорит, что неплохо было бы хотя бы раз лечь спать пораньше. Я согласен.

Закончив заниматься любовью, я сел за свои записи, а Ингеборг вновь погрузилась в приключения Флориана Линдена. Она еще не догадалась, кто убийца, и по тому, как она читает, кажется, что это ее совершенно не волнует. Выглядит она усталой: эти последние дни не были для нее особо приятными. Неизвестно почему мне вдруг на ум приходит Ханна: как она сидит в машине перед отъездом и дает мне советы своим тихим голосом…

— Ханна уже, должно быть, в Оберхаузене?

— Не знаю. Она завтра будет звонить, — отвечает Ингеборг.

— А если не позвонит?

— Хочешь сказать, что она забудет про нас?

Нет, конечно, про Ингеборг она не забудет. И про меня тоже. Мне вдруг становится страшно. Это страх, который возбуждает. Но чего я боюсь? Мне вспоминаются слова Конрада: «Играй на своем поле, и будешь всегда побеждать». А где оно, мое поле? — спросил я. Конрад рассмеялся каким-то необычным смехом и уставился на меня своими блестящими глазами. Нужную сторону пусть изберет твоя кровь. Я возразил, что таким образом невозможно все время выигрывать; например, если в «Разгроме группы армий „Центр“» я выберу немцев, то самое большее, на что я смогу рассчитывать, — это один выигрыш в трех партиях. Если, конечно, против меня не будет играть круглый идиот. Ты меня не понимаешь, сказал Конрад. Ты должен применить Большую Стратегию. И быть хитрым, как лис. Что это было, сон? По правде говоря, мне неизвестна игра под названием «Разгром группы армий „Центр“»!

В остальном это был скучный и неплодотворный день. Какое-то время я провел на пляже, где терпеливо подставлял свое тело под солнечные лучи и безуспешно пытался привести в порядок свои мысли. Но в голове возникали лишь старые образы десятилетней давности: родители играют в карты на балконе гостиницы; брат, раскинув руки, лежит на воде в двадцати метрах от берега; испанские ребятишки (или цыганята?) бегут по пляжу, вооружившись палками; зловонная комната для прислуги, тесно уставленная двухэтажными нарами; широкая улица, усеянная дискотеками, которые тянутся одна за другой, теряясь вдали, там, где пляж с черным песком, а за ним черные волны моря и где единственное цветовое пятно — это неожиданно возникающая велосипедная крепость Горелого… Меня ждет моя статья. Ждут книги, которые я пообещал себе прочесть. Часы же и дни летят, как назло, с такой скоростью, будто время катится под уклон. Но это же невозможно.

Полиция… Я сказал фрау Эльзе, что мы завтра уезжаем. Вопреки моим ожиданиям, известие ее удивило; на мгновение ее лицо приняло огорченное выражение, которое она поспешила скрыть за дежурной жизнерадостностью администратора. Так или иначе, день начался не очень удачно: у меня разболелась голова, и я все время потел, несмотря на принятые три таблетки аспирина и холодный душ. Фрау Эльза поинтересовалась, удовлетворен ли я в итоге. В итоге чего? Каникул. Я пожал плечами, а она взяла меня под руку и завела в маленький кабинет, скрывавшийся за стойкой администратора. Ей хотелось узнать все подробности, касающиеся исчезновения Чарли. Монотонным голосом я вкратце обрисовал ей ситуацию. Это у меня неплохо вышло. Притом я четко соблюдал хронологию событий.

— Я разговаривала сегодня с сеньором Пере, управляющим «Коста-Брава». Он считает, что вы ведете себя как идиот.

— Я? А я-то тут при чем?

— Полагаю, что ни при чем. И все-таки вам следовало бы подготовиться. Полиция хочет вас допросить.

Я побледнел. Меня? Фрау Эльза легонько похлопала меня по коленке:

— Вам не о чем беспокоиться. Они только хотят узнать, почему девушка уехала в Германию. Довольно странная реакция, вы не находите?

— Какая девушка?

— Подруга погибшего.

— Я же вам только что объяснил: она устала от всей этой неорганизованности; кроме того, у нее возникли личные проблемы. Да много чего…

— Понятно, но все же речь шла о ее женихе. По крайней мере, она могла бы дождаться конца поисков.

— Что мне-то об этом говорить… Так, значит, я должен не покидать гостиницу до прихода полиции?

— Нет, делайте что хотите. Я бы на вашем месте отправилась на пляж. Когда они появятся, я пришлю кого-нибудь за вами.

— Ингеборг тоже должна присутствовать?

— Нет, достаточно вас одного.

Я последовал совету фрау Эльзы, и мы пробыли на пляже до шести вечера, пока за нами не пришел посыльный. Это был мальчик лет двенадцати, одетый как нищий, так что при виде его сразу возникал вопрос, как такого могли взять на работу в гостиницу. Ингеборг настояла на том, чтобы пойти со мной. Пляж был окрашен в цвета темного золота, и казалось, время здесь остановилось; будь моя воля, я бы так и остался здесь. Одетые в форму полицейские сидели за стойкой бара и разговаривали с официантом; фрау Эльза, занимавшая место администратора, указала нам на них, хотя это было излишне. Помню, приближаясь к ним, я подумал, что они ни за что не повернутся к нам лицом и мне придется легонько постучать их по спине, как будто я стучусь в чужую дверь. Однако полицейские что-то почувствовали, то ли перехватив взгляд официанта, то ли каким-то иным, неведомым мне образом, и, прежде чем мы подошли к ним, встали и, приветствуя нас, сделали под козырек. Меня этот жест почему-то встревожил. Мы уселись за дальний стол, и они сразу перешли к делу: понимала ли Ханна, что делает, уезжая из Испании? (мы не знали, понимала она это или нет); что связывало ее с Чарли? (дружба); по какой причине она уехала? (мы этого не знали); каков ее адрес в Германии? (нам он неизвестен, — ложь, он записан у Ингеборг, — но они могут выяснить его в немецком консульстве в Барселоне, где Ханна, как мы предполагаем, оставила свои личные данные); считали ли Ханна либо мы, что Чарли покончил жизнь самоубийством? (мы, разумеется, нет, а Ханна — как знать?); и так продолжалось, пока эти и всякие другие бесполезные вопросы не иссякли. На протяжении всей беседы они вели себя исключительно корректно, а когда прощались, вновь отдали нам честь. В ответ Ингеборг одарила их улыбкой, однако, когда мы остались одни, сказала, что не чает вновь оказаться в Штутгарте, подальше от этого унылого и порочного народа. Я спросил, что она понимает под словом порочный, и тогда она вскочила и пошла к выходу из ресторана, оставив меня одного. Как раз в этот момент фрау Эльза покинула свое место и направилась к нам. Они шли друг другу навстречу и, поравнявшись, не остановились; однако фрау Эльза улыбнулась Ингеборг, а та, я уверен, прошла мимо с каменным лицом. В любом случае фрау Эльза не придала этому значения. Подойдя ко мне, она осведомилась, как прошел допрос. Я признал, что Ханна ухудшила ситуацию тем, что уехала. Испанская полиция, по словам фрау Эльзы, просто очаровательна. Я не стал этого отрицать. Какое-то время мы молчали, но это молчание было довольно красноречивым. Затем она взяла меня под руку, как в прошлый раз, и повела по коридорам первого этажа; за все время пути она лишь раз открыла рот, чтобы сказать: «Не падайте духом»; в ответ я кивнул головой. Мы вошли в помещение рядом с кухней и остановились. По-видимому, здесь размещалась прачечная; ее окно выходило во внутренний двор, залитый цементом, уставленный большими плетеными корзинами и накрытый огромной зеленой пленкой, сквозь которую почти не просачивался дневной свет. На кухне девушка и старик все еще мыли посуду, оставшуюся от завтрака. И вот тут фрау Эльза без всякого предупреждения взяла и поцеловала меня. Честно говоря, я не был застигнут врасплох. Я хотел и ждал этого. Но, если уж быть честным до конца, не считал такое возможным. Разумеется, ее поцелуй тут же получил пылкий отклик, как того заслуживала ситуация. Нет, мы не совершили ничего особенного. Судомойки с кухни могли бы нас заметить. Через пять минут мы отпрянули друг от друга; оба были взволнованы и, не обменявшись ни единым словом, возвратились в ресторан. Там фрау Эльза распростилась со мной, протянув мне руку. Я до сих пор с трудом во все это верю.