Донные Кишотки - Геннадий Владимирович Руднев

class="p1">– И ещё: он начал отвечать на вопросы, которые ему никто не задавал!

В их двухуровневой квартире на Котельнической было три ванных комнаты, сауна с небольшим бассейном, два кабинета, четыре спальни, кухня, столовая и целый лабиринт коридоров, прихожих, лестниц и ещё с десяток комнат для прочих нужд. Йошку особенно впечатлило помещение с мусоропроводом, в котором был оборудован водопад для смыва нечистот. Обилие тряпок, валявшихся в художественном беспорядке на полу, представляло собой месиво из тканых ковров и гобеленов. Ходили по ним тут босиком. Освещение не выключали. Пахло пловом и кинзой. И чуть-чуть – непромытой тряпкой.

Ишта, с вечным серым полотенцем в руках, проводила Йошку в комнату, где стены были увешаны черными шелковыми полотнами, на которых серебряным арабским шитьём были вытканы суры из корана. Она усадила её на ворох скрученных молитвенных ковриков, саджжада, сложенных у стены, и взяла за руку:

– Вот. Он приводит меня сюда и говорит: «Никому не верь! Ничего не стоит веры! И я лгу так же, как и остальные. Никто не знает, что происходит. И не узнает никогда. Никто не ведает, что творит. А кто отлынивает – предатель! Космос – это архитектура. А архитектура – это застывшая музыка. Голоса во Вселенной: по ком звонит колокол? По тебе! А ты не можешь даже бассейн пропылесосить – кого-то нанимаешь. Зачем? Разве это так сложно?» А я ему: «Дорогой, я, твоя богиня, говорю тебе: шакал ты паршивый, что ты о себе возомнил? Да какой ты Человек? Смрадная ты погань! В сауне уже месяц не был! Задницу бумагой вытираешь! Сам на себя в зеркало смотришь и облизываешься! Стал ты сладок и вонюч, как мёд с говном. А баню растопить не можешь, чужих зовёшь. Зачем? Разве это так трудно?» А он мне: «Милая, я твой любимый, прошу тебя: заткнись! Столько дел навалилось, вздохнуть некогда, не то что умыться! Каждый день сливаю человеческие безумия в каналью, каждый час думаю о подлости и безобразиях, творимых живыми ещё и уже мёртвыми, и не вижу разницы между ними. Оглянись вокруг! До бани ли в такое время?!» А я ему: «Кал ты собачий! Это я, суженая твоя, тебе говорю: где уважение к себе и моему труду? Я здесь тру и чищу с утра до ночи, мою и стираю, стряпаю и ноги раздвигаю по первому зову. Что тебе ещё надо? Лёг бы на диван да играл в преферанс, по инету, хоть с Новой Зеландией. Так нет! Зовут тебя бесы к чужим делам, всех подслушивать и ссорить! На кой ляд? Кому от этого лучше?» А он мне: «Не смотри в небо! Оно бездонно! Звёзды истерли его до дыр и в каждую прореху на небосклоне изливается и пропадает в бесконечности человеческая суть. Брось полотенце! Не три зря! Тебе, говночистке, не понять, что ты уничтожаешь последнее, что в нас ещё теплится. На гумусе должна вырасти новая цивилизация. А что ты оставишь в наследство будущим археологам? Артефакты? Нет! Голые камни и худое небо!»

Ишта заплакала.

Йошка незаметно освободила свою руку из её руки и попросила воды. Она поняла, что Ишту нужно отвлечь от исповеди. Хозяйка встала и ушла куда-то по бесконечным коридорам апартаментов.

Днём, после зоопарка, Йошка встречалась уже с Маликом на Олимпийском, возле Соборной мечети, у Халяль-маркета. Малик долго торговался, выбирая баранину для плова. Его охрана нервничала, косясь на дворняжку, которая сидела на руках у Йошки. Видно было, как Малик торжествовал победу, глядя на их обречённые лица и усмехался только глазами. Выбрав, наконец, товар, он кивнул головой одному из них, телохранитель расплатился и отправил его машину c мясом на Котельническую, а сам остался ждать перед зеленой дверью кафе на улице Щепкина. Они зашли внутрь. Йошка отправила дворняжку под стол, та свернулась там калачиком, положив морду на берцы. Малик заказал садж на огромной сковороде и, пока его готовили, разоткровенничался:

– Завтра их всех уволят, – кивнул он на дверь с топтавшимся на улице охранником. – И кафешку эту закроют.

– Из-за собачки? – притворилась удивлённой Йошка.

– Конечно. Но не сегодня, завтра. К вечеру, я думаю… Службе безопасности ещё нужно новый персонал подобрать, проверить…

– Ты выглядишь довольным, Малик. Сколько они на тебя отработали?

– Три года. Пора уже менять. Я всё повод искал, а тут такой случай… Спасибо! – Малик откинулся на стуле и, вытянув ноги, неожиданно снял ботинки под столом, чуть не задев собачку. Та воспитанно уступила место лакированной обуви. – Ты лучше расскажи, как твои бессмертные дети…

– Тик, Сан Саныч, в чиновниках средней руки. Живёт с Цилей, которая на тысячу лет его старше, а ума так и не набралась. Работает.

– А что делает конкретно? Мне инфо по нему сливали: крадёт, взяточник, хам… Правда?

– Как и все… Как смертную казнь отменили, воры вообще бояться перестали. Главное – успеть краденое на родственников переписать, а там – бери, сколько хочешь… Делись немного с нижними и верхними, согласно ставке. Свои из цепочки такое звено не выкинут. А цепи они разные бывают: кто на цепи ведром из общего колодца черпает, кто – собаку на ней держит.

– А Циля как на это смотрит?

– Прощает. Жалеет. Любит. Как собственного ребёнка… Но, похоже, с половой жизнью у них не складывается…А вы с Иштой почему себе ребятишек не заводите? Пора уже… До апокалипсиса осталось всего: всё да ничего! Не пожалеть бы потом…

Малик потянулся на стуле, задрав руки кверху и, сцепив их в замок, не опустил, а оставил ладони на затылке:

– Прикинем как-нибудь… А дочка с Хвамом как живёт?

– Не видела ещё…

– Рассказать?.. Мне тут недавно информацию слили, что они на два фронта работают.

– Это плохо?

– Это подло.

– По отношению к кому?.. – Йошка подняла брови в удивлении. – Убивать честно никто ещё не научился. И потом, раз убийство выбрано способом жизни, кто вправе их осуждать? Фарш из мясорубки в мясо уже не превратится. Тем более – в людей… И с какой стороны фронта они находятся – значения не имеет!

– Ты хочешь сказать, что человеческая жизнь ничего не стоит?

– Я говорю о том, что, если люди выбрали убийство решением своих проблем, то им грош цена, с какой бы стороны они ни убивали.

Малик улыбнулся. Юноша в жилете и тюбетейке принес горячую сковороду с саджем. Дворняжка под столом забеспокоилась, почувствовав знакомый запах, и прижалась поплотнее к берцам Йошки.

Оставив ножи и вилки на тарелках, блюдо ели руками, отломив лепешку и подбирая ею куски