Влияние морской силы на историю. C предисловием Николая Старикова - Альфред Тайер Мэхан

«Здесь, следовательно, мы видим брандер на вершине своего значения. Это значение уменьшается, и деятельность брандера кончается полным исчезновением его из открытого моря, когда морская артиллерия делается более совершенной, более дальнобойной, более меткой и скорострельной[25]; когда корабли, получив лучшее образование и управляемость, большую и лучше уравновешенную парусность, делаются способными избегать почти наверняка столкновения с брандерами, посланными против них; когда, наконец, флоты руководствуются принципами искусной тактики, преобладавшей столетие спустя в течение всей американской войны за независимость, и, чтобы не подвергаться риску расстройства совершенной правильности их берегового строя, избегают сближения и предоставляют одной артиллерии решать судьбу сражения».

В этом рассуждении автор имеет в виду главную черту, которая, помогая действию брандера, в то же время делает эту войну 1665 г. особенно интересной в истории морской тактики. В ходе ее в первый раз уверенно практикуется сомкнутая боевая линия, неоспоримо принятая с тех пор как боевой строй флотов. Ясно, что когда эти флоты достигали, как то часто имело место, численности от восьмидесяти до ста кораблей, такие линии являлись весьма несовершенными как по изломанности их, так и по неправильности промежутков между судами; но общая цель построения была очевидна, несмотря ни на какие несовершенства его исполнения. Заслуга развития этого строя обыкновенно приписывается герцогу Йоркскому (впоследствии Яков II); но вопрос о том, кому обязан флот этим усовершенствованием, имеет несущественное значение для морских офицеров нашего времени, по сравнению с тем поучительным фактом, что прошло так много времени между появлением большого парусного корабля, с его бортовой батареей, и систематическим введением строя, который был наилучшим образом приспособлен к развитию полной силы флота для взаимной поддержки судов. Для нас, знающих элементы задачи, вместе с окончательно достигнутым результатом, этот последний кажется довольно простым, почти само собой разумеющимся. Почему же достижение его потребовало так много времени от способных людей той эпохи? Причина – и в этом и заключается урок для офицеров наших дней – была несомненно та же, вследствие которой вопрос о выборе надлежащего боевого строя остается нерешенным и теперь: дело в том, что нужды войны не требовали от людей чрезвычайного умственного напряжения до тех пор, пока Голландия не встретила, наконец, в Англии равносильного себе соперника на море. Ход мыслей, приведший к принятию боевой линии, ясен и прост; и хотя он достаточно знаком морякам, тем не менее будет нелишним привести здесь выдержку из цитировавшегося уже автора, так как его рассуждения отличаются чисто французским изяществом и точностью:

«С увеличением мощи военных кораблей и с усовершенствованием их мореходных и боевых качеств совпал аналогичный прогресс в использовании этих кораблей… По мере того как морские эволюции делаются более искусными, важность их растет день ото дня. Для этих эволюций нужна была база, точка, от которой они отправлялись и к которой возвращались. Военный флот должен быть всегда готов встретить неприятеля; логично поэтому, чтобы такой базой для морских эволюций был боевой строй. Далее, с исчезновением галер почти вся артиллерия переместилась на борта кораблей, отсюда и явилась задача всегда держать корабль в таком положении, чтобы борт его был обращен к неприятелю. Наконец, необходимо, чтобы ни один корабль своего флота не мог быть смешан с неприятельским кораблем. Только один строй позволяет кораблям одного и того же флота удовлетворить всем этим условиям. Этот строй – линия или колонна. Последняя, поэтому, избрана как единственный боевой строй, а следовательно и как базис для всей тактики флота. Для того чтобы в этом боевом строе длинная тонкая линия орудий не могла быть повреждена и разорвана в точке, слабейшей чем остальные, почувствовалась необходимость вводить в него только суда если не равной силы, то, по крайней мере, с одинаково сильными бортовыми батареями. Отсюда логически вытекает, что одновременно с тем, как колонна окончательно делается боевым строем, устанавливается различие между “линейными кораблями”, которые одни только предназначены для участия в нем, и более мелкими судами, служащими для других целей».

Если к изложенному мы прибавим соображения, которые привели к тому, что боевая линия стала сомкнутой, то задача окажется вполне разработанной. Но двести пятьдесят лет назад цепь рассуждений была так же ясна, как она ясна теперь; почему же она разрабатывалась так долго? Отчасти несомненно потому, что старые традиции, – в те дни традиции галерных сражений, – держались еще в умах людей и сбивали их с толку; главным же образом потому, что люди вообще слишком ленивы для своевременного нахождения истинных начал данного положения и для развития на основании его истинной теории действия. Нижеследующие слова адмирала французского флота Лабрусса (Labrousse), написанные в 1840 г., являются в высшей степени редким примером предвидения фундаментального изменения условий и его результатов: «Благодаря пару, – писал он, – суда будут способны двигаться во всех направлениях с такой скоростью, что последствия столкновения могут, и даже должны, как это было прежде, занять место метательного оружия и свести на-нет расчеты искусно маневрирующего мореплавателя. Таран будет благоприятствовать скорости, не ухудшая мореходных качеств корабля. Как только одна какая-нибудь держава применит это ужасное оружие, все другие должны будут принять его, чтобы не попасть в явно неблагоприятное положение, и таким образом сражения обратятся в борьбу тарана против тарана». Хотя и воздерживаясь от безусловного приписывания тарану значения контролирующего современный бой оружия, как это делается теперь во французском флоте, вышеприведенная короткая выдержка может быть принята как пример того пути, по какому должны идти исследования о боевом строе будущего. Французский писатель, комментирующий статью Лабрусса, говорит:

«Для наших отцов едва достаточно было двадцати семи лет, протекших с 1638 г., – времени постройки Couronne, – до 1665 г., чтобы перейти от тактического строя фронта, строя галер, к строю кильватерной колонны. Нам самим понадобилось двадцать девять лет – с 1830 г., когда в нашем флоте появилось первое паровое судно, до 1859 г., когда применение принципа таранного боя было закреплено спуском на воду Solferino и Magenta, чтобы произвести революцию в противоположном направлении; таким образом справедливо, что истина рождается на свет… всегда медленно. Это преобразование не было внезапным – не только потому, что новые корабли потребовали времени для постройки и вооружения, но больше всего (о чем грустно сказать) потому, что обязательные последствия применения новой движущей силы были упущены из виду большинством людей»[26].

Мы переходим теперь к справедливо прославленному Четырехдневному сражению в июне месяце 1666 г., которое требует специального рассмотрения не только по причине большого числа кораблей, участвовавших в нем со стороны каждого из противников, и не только по необыкновенной физической выносливости людей, которые вели горячее морское сражение в течение стольких дней сряду, но также и потому, что главнокомандующие обеих сторон, Монк и де Рюйтер, были самыми замечательными моряками или, скорее, флотоводцами из всех, какие выдвинулись в их отечествах в семнадцатом столетии. Возможно, что в летописях английского флота Монк уступал Блэку (Blake), но все согласны, что де Рюйтер представляет выдающуюся фигуру не только в голландском флоте, но и среди всех морских офицеров того века. Предлагаемое нами описание упомянутого сражения заимствовано главным образом из журнала «Revue Maritime et Coloniale»[27] и напечатано там в форме открытого письма о нем голландского джентльмена, служившего волонтером на корабле де Рюйтера, к своему другу во Францию. Письмо написано весьма ясно и правдоподобно – качество, не всегда присущее описаниям столь давно прошедших сражений; данные, сообщаемые им, приобрели еще большую ценность после того, как они в основном подтвердились недавно найденными мемуарами графа де Гиша (de Guiche)[28], также служившего волонтером во флоте и доставленного к де Рюйтеру после того, как корабль, на котором он находился, был сожжен брандером. К сожалению, однако, упомянутые описания содержат несколько одинаковых фраз. И сравнение показало, что их нельзя рассматривать как вполне самостоятельные изложения; но так как они в то же время характеризуются и существенным внутренним различием, то можно предположить, что оба автора были очевидцами событий и изложили их сначала самостоятельно, а затем сверили и взаимно отредактировали свои описания, прежде чем послали их своим друзьям или окончательно занесли в свои записки.