Что будет дальше? Искусство превращать истории в сценарии - Робин Махержи

Орфическая парадигма

Сила мифа

Мифы подобны эху, дошедшему до нас с незапамятных времен. Это истории, которые наши предки рассказывали по тем же причинам, которые мы уже обсуждали. Проведено множество ценных исследований на тему конструкции повествования, характерной для мифов. Я бы посоветовал ознакомиться со всеми, какие только найдете. Некоторые из них стали бесценным помощником для будущих писателей, помогая взрастить уверенное понимание извечных форм, которые принимает история. Само слово «миф» в последнее время отчего-то высмеивают, возможно, в рамках общих нападок в адрес тех, кто воспринимает некоторые мифы буквально, а потом пытается убедить окружающих в их неверном трактовании. Тем не менее не стоит сбрасывать этот материал со счетов просто потому, что кто-то злословит в его адрес. Функция мифов – осмыслить происходящее в мире, провести сознание человека через лабиринт жизненных трудностей, проиллюстрировать самые глубокие изменения, которые претерпевают идеи, страсти и мотивы, и в метафорической форме выразить извечную истину.

Внешняя форма мифа обычно призвана обеспечить его долговечность, чтобы можно было передавать легко запоминающиеся сюжеты из поколения в поколение. Мы едим фрукты, чтобы насладиться мякотью, но, когда речь идет о дереве, мякоть – лишь приманка, чтобы мы съели ее подчистую. Так, назначение сливы – оставить после себя косточку. И пусть мы наслаждаемся броской красотой мифа, знакомимся с героями, сюжетами, культурными отсылками и так далее, цель-то его состоит в том, чтобы раскрыть более глубокий смысл тем, кто всматривается.

В Средние века появилась научная теория, согласно которой миф строится так, чтобы его можно было истолковать на четырех уровнях.

Буквальный

Это простейшее, внешнее восприятие истории. Боги собственными руками плетут облака тумана в черной бездне новой вселенной. Брат предает брата. Стены рушатся от звуков труб. Бьют барабаны, танцуют львы. После изнурительной дороги воин возвращается домой из дальних земель. У многих старейших мифов есть религиозный подтекст. Отчасти это объясняется тем, что древние философы, понимавшие силу такого способа передачи информации, оставили в капсуле нарратива определенный посыл, а отчасти тем, что на протяжении долгого времени им принадлежала монополия на образовательные институты. Впрочем, есть и классические мифы, и мифы бушменов, маори, коренных народов Америки и не только. Где бы люди ни искали способ выразить невидимые причины, закономерности жизни и внутренние механизмы вселенной, для этого они создают истории. Но истории эти не стоит воспринимать буквально. Они призваны смягчить правду. Огромная рука в небе? Ну, может быть. Ссорятся два брата? Бывает. Тот, кто пытается расшифровать, трактовать и исследовать миф, должен смотреть глубже, не ограничиваясь уровнем связок и блоков, благодаря которым история приобретает очертания и сюжет. По словам некоторых толкователей, чем более неестественной и – в буквальном смысле – невероятной история кажется внешне, тем больше шансов, что в ней скрыта истина.

Аллегорический

По сути своей аллегория – это грубая литературная концепция, которую можно представить следующим образом: «одно означает другое». Так собака становится не просто собакой, а воплощением Аппетита, Смирения и Преданности. Пнувший ее человек – уже не просто человек в порыве ярости, а олицетворение Гнева, Неблагодарности и Жестокости. В этом случае все происходящее в истории что-то символизирует. Когда на сцене появляется Венера – это Любовь. Когда заявляется Сатана, он воплощает Злобу, Эгоизм или Жадность. Исключительно аллегорические постановки в большинстве своем представлены мистериями и другими не менее облагораживающими спектаклями. Как правило, они в той или иной мере нравоучительны и сами по себе не ставят слишком серьезных вопросов. Опасность такого рода постановок в их бессмысленной простоте. С помощью такого приема можно прекрасно закодировать текст, но, как правило, от драматурга требуют большей глубины. По мере движения вперед аллегорический уровень становится все более подвижным; персонажи уже не просто представляют что-либо, а могут в разное время воплощать разные идеи.

Моральный

Его можно воспринимать как нравственную суть истории. Так, например, необходимо заботиться о соседях и хранить верность друзьям, не мошенничать, не красть, не лгать. В худшем случае это нотация, когда нам словно грозят пальчиком и велят не баловаться. Однако если воспринимать этот уровень как линию поведения, возможности его широки. Первым, судя по всему, это слово придумал Григорий Великий для описания добра и зла в анализе «Книги Иова». Суть в том, что история позволяет нам оценить идеи в действии. Одно дело – проповедовать с кафедры или выступать с пламенными речами, и совсем другое – наблюдать за этими силами в действии, узнать и понять их, а значит – узнать себя. Конечно, можно воспользоваться советами тех, кого мы считаем людьми мудрыми, и применять их изо дня в день. В некотором смысле, нравится нам это или нет, наставления, которые мы слышим, влияют на наше поведение. Наставлением может стать теологический трактат или текст попсовой песенки, слова из книги по самосовершенствованию, работа по философии, идеи, подобранные в романе или стихотворении. Слова запоминаются. А затем мы испытываем их на практике. Вероятно, ощутить причастность к истории – значит прожить эту историю через собственный непосредственный, пусть и воображаемый опыт. Можно понаблюдать за проявлением храбрости шотландским бунтарем и выйти из кинотеатра, ощущая себя капельку храбрее. Можно пережить последствия лжи, выпавшие на долю героя фильма, и на следующий день стать менее лицемерным. На моральном уровне проявляется непосредственное воздействие смысла на чувства зрителя. В то время как буквальный уровень несет развлечение, а аллегорический – информацию, моральный может привнести прямые и мгновенные перемены.

Анагогический[4]

Это истинная суть истории. Именно здесь материал повествования проникает в сердце того, что нельзя прямо выразить словами. Это область универсалий, темы, которые мы уже обсуждали во всех подробностях. Это негласная территория сказания, самый закодированный, зашифрованный фрагмент истории. Причем так и должно быть, если в нем действительно есть смысл, иными словами – опыт. Для служителей мистерий – элевсинских и не только – акт расшифровки был процессом инициации, подготовки к получению знания. Достичь этого можно было через причастность. Необходимо помнить, что мы приглашаем зрителей не просто понаблюдать, а поучаствовать, присоединиться к происходящему. Вот почему мы обращаемся к их эмоциям через действие, к их эмпатии – через персонажа, а к их чувствам – через идеи, которые доносит история. Они не объясняются, но все равно незримо присутствуют, и отчасти именно поэтому так важно не говорить, а показывать. Мы должны оставить свободное пространство, чтобы зритель мог принять участие в происходящем и добраться до этого уровня, до плоскости смысла.