Тогда и теперь - Уильям Сомерсет Моэм

Он посмотрел на Макиавелли, ожидая ответа, но флорентиец промолчал.

— Зависть и страх. Чиновники завидуют друг другу. Готовы на все, лишь бы не дать талантливому человеку прославиться, даже помешать ему принять необходимые меры для безопасности и процветания государства. И каждый боится, потому что знает: найдутся другие, которые не остановятся ни перед ложью, ни перед подлогом, чтобы занять его место. И что из этого следует? В результате больше всего на свете они боятся ошибиться. А, как известно, не ошибается лишь тот, кто ничего не делает. Говорят, ворон ворону глаз не выклюет. Думаю, тот, кто придумал эту поговорку, никогда не жил в демократическом государстве.

Макиавелли по-прежнему молчал. Герцог говорил правду. Флорентиец вспомнил, в какой жаркой борьбе добился он своего не слишком значительного поста и с какой горечью восприняли поражение другие кандидаты. И как многие коллеги следили за каждым его шагом, чтобы при первой же возможности потребовать у Синьории его увольнения.

— Государь же волен подбирать себе людей в зависимости от их способностей, — продолжал герцог. — Он не обязан давать человеку пост только потому, что ему нужна его поддержка, или потому, что за ним стоят люди, чьи заслуги нельзя оставить без внимания. Он не боится соперников, так как стоит выше соперничества, и вместо посредственности, находящейся под чьим-либо покровительством, этого проклятия демократии, привлекает к себе талант, энергию, инициативу и ум. Не удивительно, что дела у Республики идут все хуже и хуже. Способности являются последним из критериев, по которым занимаются у вас государственные должности.

Макиавелли сухо улыбнулся.

— Позвольте напомнить вам, что благосклонность государей слишком непостоянна. Они могут высоко вознести, а затем с той же легкостью сбросить в глубокую пропасть.

Герцог довольно хмыкнул.

— Вы намекаете на Рамиро де Лорку. Государь должен уметь как награждать, так и наказывать. Его великодушие должно быть безграничным, а суд — суровым. Рамиро совершил тяжкие преступления и понес заслуженное наказание. А что бы сделали с ним во Флоренции? Там нашлись бы люди, которые восприняли бы казнь Рамиро как личное оскорбление. За него вступились бы те, кто наживался на его злодеяниях. Синьория, как всегда, начала бы юлить, и в конце концов его послали бы послом к королю Франции или ко мне.

Макиавелли рассмеялся.

— Верьте мне, ваша светлость, они пришлют посла с безупречной репутацией.

— Представляю, как он мне наскучит. Мне будет недоставать вас, секретарь. — Он улыбнулся. — Почему бы вам все-таки не поступить ко мне на службу? Я найду применение вашему острому уму и обширным знаниям, и вам не придется жаловаться на мою неблагодарность.

— Разве можно доверять человеку, предавшему свое государство за несколько дукатов?

— Я не прошу вас предавать Флоренцию. Наоборот, у меня на службе вы сможете помочь ей куда больше, чем на месте секретаря Второй канцелярии. У меня уже служат флорентийцы, и мне кажется, они всем довольны.

— Сторонники Медичи, сбежавшие вместе с ними и теперь готовые на все ради куска хлеба.

— Не только. Леонардо и Микеланджело оказались не столь горды, чтобы отвергнуть мои предложения.

— Художники. Они придут к любому, кто платит. Безответственные люди.

Глаза герцога весело сверкнули.

— У меня есть поместье недалеко от Имолы. Виноградник, пахотная земля, лес. Я буду счастлив отдать его вам. И доход в десять раз больше того, что приносят вам жалкие акры в Сан-Касчиано.

Имола! Почему Борджа упомянул этот город, а не какой-то другой? И снова Макиавелли подумалось, что герцогу известно о его злоключениях.

— Эти жалкие акры в Сан-Касчиано принадлежат моей семье уже триста лет, — холодно ответил Макиавелли. — И зачем мне поместье в Имоле?

— Вилла — новая, красивая, удобная. Жарким летом очень приятно приехать туда отдохнуть.

— Вы говорите загадками, ваша светлость.

— Я посылаю Агапито губернатором в Урбино. Кроме вас, я не знаю ни одного достаточно компетентного человека, который мог бы занять его место. Однако в этом случае могут осложниться переговоры с Флоренцией, которые поведет ваш преемник. Поэтому я готов назначить вас губернатором Имолы.

На мгновение Макиавелли показалось, что остановилось сердце. Он не мог и мечтать об этом. Когда Флоренция присоединяла к своим владениям какие-нибудь города, губернаторами становились люди высокого происхождения или имеющие влиятельных покровителей. Если б он стал губернатором Имолы, Аурелия гордилась бы тем, что он выбрал именно ее. А уж отделаться от Бартоломео, когда ему это понадобится, он всегда сумеет. Герцогу явно все известно. Иначе он не сделал бы такого предложения. Но откуда? Не без удовольствия Макиавелли отметил, что столь заманчивая перспектива совершенно его не взволновала.

— Я люблю родину больше, чем душу, ваша светлость.

Эль Валентино не привык, когда ему перечили. И Макиавелли ожидал, что герцог рассердится и прогонит его. Но, к удивлению, Борджа продолжал задумчиво смотреть на него, лениво играя орденом Святого Михаила. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он снова заговорил:

— Я всегда был с вами откровенен, секретарь. Я знаю, вас не так-то легко обмануть, и не буду тратить на это время. Я выложу карты на стол. И не стану просить вас сохранить наш разговор в тайне. Все равно никто не поверит, что я рассказал вам о своих планах. Синьория наверняка решит, что вы пытаетесь пустить им пыль в глаза, представляя свои домыслы за действительные факты. — Герцог помолчал. — Под моим контролем находятся Романья и Урбино. Скоро я присоединю к ним Кастелло, Перуджу и Сиену. Пиза сама просится под мою защиту. Лукка сдастся по моему первому требованию. И в каком положении окажется тогда Флоренция, окруженная моими владениями?

— Безусловно, в опасном. Но у вас есть договор с Францией.

Ответ Макиавелли, судя по всему, позабавил герцога.

— Два государства заключают договор о дружбе, исходя из взаимной выгоды. Однако благоразумное правительство расторгает его, если положения договора не отвечают его интересам. Будет ли король Франции возражать против захвата Флоренции, если в обмен на его молчаливое согласие я предложу начать совместные действия против Венеции?

По спине Макиавелли пробежал холодок. Уж он-то знал, что Людовик XII без малейшего колебания пожертвует честью ради достижения своих интересов. Он ответил не сразу, тщательно взвешивая каждое слово.

— Ваша светлость допускает ошибку, полагая, что Флоренцию можно взять малой кровью. За нашу свободу мы будем сражаться до последнего.

— Неужели? Ваши сограждане слишком увлечены торговлей, чтобы готовиться к защите своей земли. Вы покупаете наемников, чтобы те сражались за вас. Как глупо! Наемные солдаты воюют только ради денег. Государство обречено, если не может защитить себя. Единственный путь к спасению — создание из своих граждан хорошо вооруженной и обученной армии. Но разве флорентийцы способны на такие жертвы? Я в это не верю. Вами управляют деловые люди, а единственное стремление деловых людей — любой ценой заключить нужную сделку. Им нужна сиюминутная выгода, и они готовы на мир сегодня даже ценой унижения и гибели завтра. Ливий писал, что безопасность республики зависит от цельности людей. А ваши граждане неустойчивы. Ваше государство прогнило и заслуживает уничтожения.