Красные облака. Шапка, закинутая в небо - Эдишер Лаврентьевич Кипиани

отнимается язык? Почему, если кто-нибудь твердо уверен в своей правоте, Джаба боится поколебать его уверенность? Боится спора, борьбы, столкновения мнений? Быть может, Джаба признает две правды, живет надвое? Одну правду, кажущуюся, провозглашает во всеуслышание, а другую, настоящую, прячет в душе?

«Запрятанная правда… Наверно, потому и бывает иной раз, что меня понесет без удержу! Ну и озадачил же я, кажется, эту девушку! Что она могла подумать? Небось мечтала с малых лет, что встретится ей на улице кинорежиссер и скажет: прошу вас сниматься в моем фильме. И вот — сбылась мечта, приглашают на главную роль, а тут вдруг встреваю я… Отчего я, едва взглянув на нее, уже испугался? Неужели я родился трусом — так же, как иные рождаются храбрецами?»

Джаба ждал лифта. И вдруг перед ним как бы вспыхнули большие синие глаза Дуданы — только Дудана была на экране, в каком-то цветном фильме. Прекрасную дочь султана несут на носилках по городу. Впереди бегут воины-телохранители, размахивают саблями, разгоняют народ, толпящийся на улицах и площадях. Другие воины, лучники, пускают стрелы в окна городских домов, захлопывают ставни, если они где-нибудь приоткрыты. Ни одна живая душа не должна видеть дочери султана, и всякий, кто хотя бы нечаянно бросит на нее взгляд, поплатится за это головой…

«Этот страх, испытываемый мужчиной при виде прекрасной женщины!.. Наверно, истоки его уходят в глубину времен. Прекрасные женщины от века были собственностью сильных: вождей племени, императоров, полководцев… И моим отдаленным предкам любовь таких красавиц доставалась порой ценою жизни. Отчего меня, собственно, взорвало? Как глупо! Может, я просто вдруг застеснялся перед девушкой? Сказал, что не позволил бы ей близко подойти к киностудии, и подумал, что выдал себя этим… Показал, что мне понравилась эта девушка, Дудана… И счел свое самолюбие оскорбленным… Как все-таки смешон мужчина, пугающийся красивой женщины! Это ведь единственное сокровище, присвоение которого никто не поставит тебе в вину. Эта дозволенность, эта свобода, наверно, и рождают страх. Я думаю, что вор так же пугается при виде открытой кассы или беззащитной витрины ювелира, сверкающей золотом и бриллиантами. Его профессия как бы дает ему право завладеть этими ценностями… А самая большая истина — это то, что я сейчас зол на самого себя, на свою глупую бестактность, и выдумываю сам не знаю что…»

Джаба вышел из лифта и направился к своему отделу. В комнате не было никого, кроме Ангии, сидевшего за столом и что-то писавшего.

— У меня к тебе дело, Джаба, — сказал Ангия.

— Слушаю вас!

— Георгий внес две твои темы в редакционный план.

— В самом деле? Какие именно?

— О профессоре Руруа и о найденном тобой старом классном журнале. На заводе был?

— Был. Закомолдин ушел на пенсию. Ломидзе тоже пенсионер, но регулярно ходит на завод, не может без него обойтись… И думает, что и без него не обойдутся. Я попросил его пойти вместе со мной к Закомолдину, сказал, что хочу снять их вместе для журнала… Они друзья уже сорок три года. Состояли в одной и той же нелегальной организации, потом вместе работали на заводе… И представьте себе, Ломидзе не знал адреса!

— Наверно, побоялся, что по старости не сумеет найти дорогу, и сконфузился.

— Возможно. Впрочем, я не заметил, чтобы его умственные способности были ослаблены.

Джаба вышел на балкон, схватился за железные перила и перегнулся через них, поднявшись на цыпочки, — осторожно, очень осторожно, так, чтобы, если понадобится, быстро отскочить назад и скрыться, — а перегнувшись, скользнул взглядом по проспекту вдоль здания, до самого книжного магазина.

Перед магазином не было никого.

Бегство Джабы было так неожиданно, что Гурам растерялся. Он беспомощно разводил руками, что-то бормотал, но ничего связного не мог сказать.

— Простите, мне надо сюда, — сказала Дудана и, не оборачиваясь, стала искать за спиной, шаря, как слепец, ручку магазинной двери.

— И у меня тут дело. — Гурам оправился от смущения и следом за Дуданой вошел в магазин подписных изданий, достав из кармана и выставив перед нею подписную квитанцию.

Бенедикт, разговаривавший в это время с продавцом, случайно обернулся и увидел племянницу.

— Что, заждалась, девочка, а? Сейчас освобожусь и пойдем. — Тут он заметил Гурама. — А это кто, институтский товарищ, а? — Под «институтским товарищем» он подразумевал нечто совсем другое. — Здравствуйте, молодой человек.

— Мое почтение.

— Отчего никогда не пригласишь его к нам, хитрушка?

Дудана слегка покраснела.

— Мы, собственно, только сейчас познакомились, — сказал Гурам.

— Только сейчас? Здорово! Я сейчас приду, подождите меня немножко!

Бенедикт не был пьян, но радостное возбуждение переполняло с утра все его существо. Сейчас, в данную минуту, он не помнил причины огромной радости, испытанной утром, но, по-видимому, в высшей степени материальный закон инерции распространялся и на его бестелесную душу.

Он снова подкатился к светловолосому продавцу.

— Так что ты мне предлагал?

— Можно Джека Лондона вам устроить, если хотите, — шепнул ему продавец.

— Лондон? Это писателя так зовут?

— Именно.

— А сколько томов?

— Восемь.

— Нет, не годится. У меня Бальзак в двадцати четырех томах! Что мне восемь!

— Больше ничего нет. Стендаль вчера кончился.

— А сколько в нем было?

— Пятнадцать томов.

— Жалко, — проглотил слюну Бенедикт. — Ну ладно, черт с ним, выписывай Лондона.

— Сейчас, — улыбнулся продавец и крикнул кассирше — Валя, один экземпляр Джека Лондона! — И опять Бенедикту: — В кассу, прошу!

Он вышел, чтобы спуститься в склад, но очень скоро поспешно вернулся в магазин.

— На минутку, уважаемый! — И, не дожидаясь Бенедикта, сам подбежал к нему: — Есть, оказывается, Диккенс, в тридцати томах.

— В тридцати? — Лицо Бенедикта расплылось в улыбке, узкие глазки исчезли в складках кожи и погасли. — Что ж ты меня столько мучил, добрый человек, сказал бы сразу! Вот это удача!

Из узенького, как вход в беличью норку, окошка кассы высунулась рука кассирши, длинные вишневые ногти постучали по стеклу.

— Ну как, выписывать Лондона или…

Продавец отдал соответствующее распоряжение.

Бенедикт засунул квитанцию на тридцатитомного Диккенса в карман и, сияя от радости, подошел к молодым людям.

— Идем, Дудана.

— Я думаю, — начал Гурам, когда они вышли На улицу, — ваш отец ничего не будет иметь против…

— Я не отец, а дядя, молодой человек.

— Ах, вот как… — Гурам, растерявшись, адресовался прямо к Бенедикту: — Так вот, я думаю, ваш дядя ничего не будет иметь против…

— Чей дядя, дружок?!

— Ах, извините. — И, чтобы загладить невыгодное впечатление, которое могло произвести столь бессвязное начало, Гурам одним духом выложил все: кто он, где работает, какие имеет намерения вообще и, в частности, относительно Дуданы. — Таково решение киностудии, — добавил