Красные облака. Шапка, закинутая в небо - Эдишер Лаврентьевич Кипиани

Джабу. Видимо, они уже раньше заметили его и, не двигаясь с места, дожидались, чтобы он подошел поближе. Среди них был тот самый вор, которого Джаба снял в управлении милиции полгода тому назад. Фотография эта была напечатана в журнале в качестве иллюстрации к интервью с начальником следственного отдела.

«Узнал! — У Джабы задрожали колени. — Отбыл срок? Так скоро? Или выпущен на поруки — лечиться?» Ему вспомнились ампулы морфия на столе перед следователем.

Джаба хотел повернуть назад, сделав вид, будто вдруг решил сесть на троллейбус или увидел знакомого на другой стороне улицы. Но что-то помешало ему бежать, он не решился проявить перед самим собой столь очевидную трусость. В особенности же ему не хотелось выказывать страх перед этими парнями — пусть уж лучше его убьют, чем заметят, что он боится.

И Джаба продолжал путь. Он даже поднял голову повыше и заставил себя посмотреть в ту сторону, чтобы сразу пережить минуты страха и покончить с ним. «Это тоже уловка, маленькая трусость», — подумал он.

— Друг… На минутку!

Он повернулся как зачарованный; не ускоряя и не замедляя шага, подошел к ним. Сердце у него бешено колотилось.

— Афо! — сказал один из компании, приземистый, с выкаченными глазами, и, засунув руки поглубже в карман плаща, мотнул головой в сторону Джабы: — Это он?

— Да, он, я же тебе еще вчера его показывал, — ответил Афо, тот самый, чье фото было напечатано в апрельском номере «Гантиади», и обхватил руками бронзовый пушечный ствол, врытый в землю наподобие столба.

Вдруг Джаба услышал свистящий звук. Приземистый держал в руке длинный, гибкий, стальной прут — ружейный шомпол.

«Изобьют в кровь!»

— Пойдем! — сказал приземистый и еще раз взмахнул шомполом — стальной прут со свистом рассек воздух.

Вся компания лениво, вразвалку, направилась к воротам сада — никто, видимо, не сомневался, что Джаба пойдет следом.

«За человека считают!»

Джаба прошел мимо пушек. В длинном, с колоннами здании картинной галереи в старину помещался военный музей. Некогда он был обведен по фасаду решеткой из трофейных пушек, отнятых у неприятеля русско-грузинскими войсками. Решетки давно не стало, сохранились только две пушки. Сколько раз Джаба подростком ходил вокруг них, нагибаясь и разглядывая персидские и турецкие надписи, чтобы вычитать среди вязи арабских букв хотя бы дату.

Он ощутил прилив мужества, поднял голову и, топая, зашагал по дорожке, посыпанной толченым кирпичом.

Компания остановилась у садовой скамейки, заслоненной раскидистыми елями («Это их обычное место»). Приземистый сел. Остальные стояли, поджидая Джабу. Джаба переложил сверток с костюмом из одной руки в другую, достал из пачки сигарету и жестом попросил одного из парней, долговязого и небритого, дать ему прикурить. Мелькнула мысль, что это — подсознательно рассчитанное действие: вечно бодрствующий инстинкт самосохранения пытается нащупать пути к примирению. Вдруг он почувствовал, что v него дрожит подбородок и сигарета предательски прыгает во рту. Он быстро выхватил ее, смял и отбросил в сторону. Рука небритого, протянувшаяся к нему с горящей сигаретой, так и застыла на весу.

— Афо! Начинай, — сказал главарь шайки и слегка похлопал себя шомполом по ноге.

«Только не сопротивляться! Надо уйти живым!»

— Ну, что я скажу этому пижону, Свинка-джан! — пожаловался атаману Афо, сплюнул и подошел к Джабе вплотную, так, что уперся в него животом. Неподвижный взгляд его стеклянных сомнамбулических глаз заставил Джабу поежиться.

Поодаль на дорожке показался пожилой, седой человек.

— Помиритесь, молодые люди, помиритесь, — сказал он с улыбкой и прошел мимо.

— Ну, так действуй! — посоветовал приятелю Свинка.

Афо внезапно ударил Джабу в лицо каменно-твердым кулаком. Удар был коварный и неожиданный. Джабе показалось, что голова у него сразу распухла и продолжает раздаваться вширь. Это было первое, мгновенное ощущение — и тут же что-то теплое залило ему губы: из носу хлынула кровь.

…Афо барахтался на земле; он несколько раз приподнялся, но не мог встать. Сильным и быстрым был ответный удар Джабы.

Вдруг перед Джабой блеснули выкаченные глаза. стальной прут просвистел в воздухе, словно летящая пуля, и обжег ему лопатку. Удар сопровождался натужным выдохом — так ухают, когда рубят топором суковатый пень. Второй взмах, второй удар — такой силы, что рука у бьющего, казалось, оторвется. Чтобы уклониться от третьего удара, Джаба пригнулся, встал на колени.

Тут случилось нечто поразительное. Джаба услышал — глаза у него были зажмурены, — как вся шайка внезапно сорвалась с места и прямо через кусты и газоны пустилась наутек. «Милиционер», — подумал он и открыл глаза. Но вокруг никого не было: ни милиционера, ни воровской братии. Все исчезли — какая-то неведомая сила подняла на ноги и увлекла прочь даже Афо. В саду царила тишина — только шуршали под коленями у Джабы сухие листья.

Джаба посмотрел вокруг — и вдруг затрясся от смеха. Тотчас же жгучая боль пронизала его. Джаба застонал и осторожно провел рукой по горевшей лопатке. Он стонал и смеялся, смеялся неудержимо, а в глазах у него стояли слезы от боли. Перед ним на земле сверкала шпага Меркуцио, до половины выскользнувшая из ножен.

Когда Афо ударил его, сверток вывалился у Джабы из рук. Это он ясно помнил. Нанося ответный удар, он наступил на пакет и разорвал оберточную бумагу — костюм развернулся у него под ногами. А когда он присел, чтобы уклониться от удара шомполом, ворам, должно быть, бросился в глаза блестящий клинок на земле у его ног, и они сразу разгадали «коварный замысел» Джабы. Все они, конечно, были с ножами. Но что ножи против чуть ли не метровой шпаги!

«Бедняги! Конечно, это был бы неравный бой!»

Джаба все смеялся — теперь уже тихо, про себя, смеялся от радости. Вот уж в самом деле — счастливое избавление! Он стоял на коленях, словно на благодарственной молитве, и старательно заворачивал в рваную бумагу доспехи храброго Меркуцио.

Дома он нашел дверь незапертой: мама, должно быть, вышла к соседям. Джаба поднял майку и посмотрел в зеркало через плечо на свою спину. Правая лопатка была пересечена прямой, темной полосой. При виде этой вздувшейся полоски Джаба почувствовал боль с новой силой. Он помазал лопатку одеколоном. Рука выше локтя была опоясана другой полоской — точно красной повязкой. Ее Джаба не удостоил вниманием. Он оделся, зажег сигарету и распахнул настежь окошко в покатом потолке, чтобы запах одеколона поскорее выветрился.

Сейчас придет мама, спросит, был ли он в райисполкоме, узнал ли, когда им дают квартиру. Каждое лето с первыми жаркими днями матерью овладевает переездная лихорадка: все ее мысли заняты новой квартирой, она