Город Солнца. Сердце мглы - Евгений Рудашевский

Дима не сопротивлялся. Не пытался встать. Знал, что для него всё кончено. Вокруг суетились лучи фонариков. Кто-то помог ему сесть. Поддерживал под спину и не позволял завалиться на бок.

– Что с ним? – по-английски спросил Марден.

– Он устал, – ответила Екатерина Васильевна.

– Так не устают. Посмотрите на его лицо. ¡Maldición! Podríamos haber dejado al cojo en el campamento. Estaba condenado desde el primer día de la expedición.

– Дима, – Аня коснулась щеки брата. – Он весь горит. Что с ним?

Привкус рвоты. Дима шевелил сухими губами. Хотелось пить. В лагере была питьевая вода. Тёплая, вонючая, но питьевая. Можно было в любой момент наполнить флягу. Зря они сбежали. Надо было перетерпеть. Не стоило Максиму вмешиваться. У них всё шло хорошо…

– Дим, что с тобой? – не отставала Аня.

Лучи фонариков были направлены на него. Настоящий бенефис. Последняя сцена нелепого спектакля. Смотрите, что вам ещё надо?! Дима плакал. Не сдерживал слёз. И плевать, что другие видят. Пусть любуются его слабостью. Пусть наслаждаются тем, какой он ничтожный.

– Дима… – Аня, встав рядом с ним на колени, хотела его обнять, но Дима из последних сил отстранил сестру, а потом сделал то, что давно следовало сделать. Зачем прятать от себя правду? Дима потянулся к брючине. Стал подтягивать её, оголяя лодыжку.

Аня вскрикнула.

Пересилив себя, Дима взглянул сам. Увидел опухшую, словно накачанную воздухом бледную кожу и светло-синее пятно на лодыжке. В центре пятна – две чёрные бусины от укуса. Змея была ядовитой. Дима продолжал плакать, но принял эту мысль без сопротивления.

– Мне нужен пластырь, – рассеянно сказал он. – Надо заклеить…

Вокруг все заговорили разом. На всех языках мира, понятных и непонятных. Будто решили извести его гулом резких голосов.

Марден, наклонившись, тряхнул Диму за плечо. Потребовал описать змею. Дима описал.

– Бушмейстер, – спокойно объявил проводник. – Ваш парень умрёт.

– Сделай что-нибудь, – потребовал Максим.

– Поздно. Сразу надо было. Яд разошёлся. ¡Maldito cretino, porque no lo dijo desde el principio!

– Сделай!

Аня и Хорхе о чём-то шептались.

– Надо вернуться в лагерь, – выдавила Екатерина Васильевна. – У них есть сыворотки. Там помогут…

– Нет, – Максим мотнул головой. – Скоробогатов ему ничего не даст.

– Не даст, – подтвердила Аня. – Хорхе говорит, надо отсосать яд.

– Я сделаю, – Максим выхватил нож и опустился перед Димой на колени, но Марден его остановил:

– Куда ты лезешь? Без толку.

– Тогда сделай что-нибудь сам!

Дима тонул в сером мареве. Часто моргал. Ноги совсем онемели, и разрывавшаяся в них боль глухими отголосками разносилась по остальному телу. Сердце колотилось так, что перехватывало дыхание. От живота к горлу прокатывались узловатые судороги.

– Оставьте его здесь, – сухо сказал Марден. – А лучше убейте, чтобы не мучился.

– Заткнись, – оборвал его Максим.

– Не можешь ты, я сам сделаю.

– Стой где стоишь.

– ¿Piensas que voy a quedarme aquí parado y esperar a que nos atrapen? ¡Ni hablar!

– Nadie nos va a atrapar. Solo ayúdenle a mi hermano, ¡se lo ruego! – с мольбой ответила ему Аня.

«Господи, о чём они говорят?»

Жажда стала невыносимой. Как глупо. Столько влаги вокруг. Дождь. Промокшая одежда. И жажда. Очередная судорога принесла облечение – словно лопнул нарыв под животом. Вдоль бедра растеклось тепло. Дима испугался, что истекает кровью. Хотел привстать. Максим, поддерживавший его со спины, надавил ему на плечи. Дима тут же обмяк. Понял, что обмочился. Безропотно признался себе в этом. Плевать. Только бы скорее всё закончилось.

– Нет, не все умирают, – продолжал спорить Марден, – но ему нужен покой. Нужно лежать неделю или две, смотря сколько яда. Я его не потащу.

– Я потащу, – ответил Максим. – Просто сделай что нужно. А потом уходи.

– Хорошо, – сдался Марден. – Держите его. Это не поможет, но я сделаю. Чтобы тебе спокойнее спалось. Сколько прошло от укуса?

Дима не ответил. Не знал. Десять минут. Полчаса. Несколько часов. А если бы знал, не сказал бы. Какой смысл?

Проводник отдавал распоряжения по-английски и по-испански. Ругался, оглядывался, разгоняя ночной мрак фонариком. Знал, что преследователи могли услышать их голоса. Агуаруна выслеживали и более сторожких жертв.

– Давай же, – по-английски прошипел Максим и обхватил Диму со спины.

Хорхе навалился на колено левой ноги. Екатерина Васильевна – на ботинок правой. Аня, неприкаянная, стояла рядом. Не знала, с какой стороны подступиться к брату. Наконец, зайдя за спину Максиму, навалилась Диме на плечи.

Дима закрыл глаза. Не чувствовал тела. Обездвиженный, потерял себя.

Вокруг всё стихло. Только лес шелестел привычным шумом.

Диме представилось, что все ушли. Притворились, что хотят помочь, а сами бросили его умирать в одиночестве. И правильно. Он и сам хотел попросить их об этом. А может, его похоронили. Тяжесть на животе – от земли, которой его забросали.

«Хорошо, что папа не видит». Он бы расстроился. Увидел бы, что его сын опять всех подвёл.

Острая боль разрезала отрешение. Дима приподнял веки. Увидел, что фонарики направлены на его правую ногу. Марден, стоя на коленях, рыболовным крючком подцепил кожу на Диминой лодыжке – прошил её через светло-синее пятно и бусины укуса. Потянул за намотанную на пальцы леску. Крючок оттянул кожу. Боль прострелами неслась через ногу, одна стрела за другой, попадая в перехваченную Максимом грудь, нарастала, становилась невыносимой.

– Теперь держите крепко, – выдавил Марден, – ему будет больно.

Дима, не понимая, что происходит, взвился. Давление со всех сторон усилилось. Ни мыслей, ни чувств, только отчаянный крик, перекрытый чьей-то рукой. И грудь продавлена до хрупа ломающихся рёбер. И дрожащая пелена перед глазами. Кругом голоса, и Дима слышал слова. Не узнавал их. Ни русских, ни английских.

– Dimochka, terpi, terpi, vsyo budet horosho.