Черная Шаль. Книга 1 - Алексей Резник

– Квартира Кобрицких, – услышал я в мембране слабый и грустный голос Рады.

– Это я. Как дела?

– Никак. Папе вроде лучше стало. Ты скоро придешь? – она даже не спросила – нашел я цыганку на базаре или нет. Так что мне, как ни глупо это звучит, сделалось немного обидно за мои, хоть и почти бесплодные, все же какие-то старания. И я сказал ей то, что еще секунду назад мне и в голову не приходило:

– Если ты не возражаешь, я съезжу в Цыганскую Слободу, там ее поищу.

– Ты уверен, что это необходимо?

– Что-то делать-то надо, – ответил я, добавив про себя вторую половину фразы: «…чтобы не сойти с ума», и продолжал держать трубку возле уха, ожидая дальнейших слов Рады. Но она молчала. Тогда я с расстановкой произнес:

– Знаешь, приготовь мне шаль – в какой-нибудь пакет сложи. Я её, как вернусь из Слободы, пойду на свалку отнесу и сожгу.

– Да, наверное, её надо сжечь, – после длительной паузы проговорила она с насторожившей меня странноватой интонацией. – Кстати, тебе этот звонил – Сергей Семенович Панцырев, просил срочно позвонить по тому телефону, который он тебе дал. Все. Жду – приезжай быстрее! – она положила трубку.

В нерешительности я подержал трубку на весу, не зная – звонить или не звонить Панцыреву. Но рассудил всё же никуда не звонить, да и не ездить в эту проклятую Цыганскую Слободу, а вернуться домой, взять там черную шаль, отнести на свалку и поскорее сжечь. Я повесил трубку на рычаг и повернулся, чтобы покинуть будку: прямо передо мною я увидел Эдуарда Стрельцова и двух незнакомых мне крепких ребят лет двадцати пяти.

– Вы должны поехать с нами, Валентин, – вежливо, но твердо объявил мне Эдик, – Сергей Семенович ждет вас в гостинице и без вас приказал не возвращаться!

Аджаньга отключился от внешнего мира, и повалился на бок, в течение целой четверти часа сделавшись абсолютно беззащитным.

Он увидел себя, незримо присутствующим на Великом Совещании Клана, поголовно повергнутого в печаль и тревогу: «…Своды родовой пещеры Клана терялись в густом мраке, непроглядную черноту которого не могли разогнать многочисленные яркие факелы бесшумного бирюзового пламени, повсюду торчавшие в древних каменных стенах, покрытых пушистой ароматной целебной плесенью. То один, то другой из престарелых членов Великого совета подходил к разноцветным пушистым плесенным коврикам, затейливым узором украшавших холодную стену пещеры, и жадно слизывал раздвоенным шершавым языком капельки драгоценного нектара, выделяемого пещерной плесенью. Этот нектар волшебным образом восстанавливал жизненные силы, тающие у дряхлых стариков Клана с бешеной скоростью.

Но сейчас, как понимал дрожавший от благоговейного ужаса Аджаньга, стариков, как и весь Клан, вполне могла не спасти даже волшебная плесень.

Глаза Вождя горели скорбным и яростным нежно-хризолитовым блеском, в тяжелой задумчивости постукивал он отточенным когтем указательного пальца правой руки по отполированным клыкам, озадаченно раскрытой пасти, и кажется, впервые в жизни не мог подобрать слов, обычно произносимых им при открытии очередного Великого Совета. А может, Вождь искал горящими гневом и скорбью глазами его – Аджаньгу, притаившегося в тонкой уязвимой скорлупе своей крохотной невидимой сферы. В конце-концов Аджаньга являлся простым, хотя и заслуженным, унгардом, а, как известно, несанкционированное свыше, самовольное присутствие на Великом Совете Клана каралось немедленной насильственной смертью.

А может быть и приглашали Аджаньгу, но велели оставаться невидимым до того момента, пока не позовут предстать перед старейшинами Великого Совета, и выслушать их приказ, но в ходе ожесточенных многословных прений про унгарда Аджаньгу забыли, а сам он от страха и сильного волнения никак не мог вспомнить – приглашен он был на Великий Совет или явился туда самовольно…

– Аджаньга!!! – раздался под сводами прохладной пещеры раскатистый рык Вождя и Аджаньга с радостным изумлением понял, что его приглашал на Великий Совет сам Вождь.

Аджаньга выпорхнул из маскировочной сферы подобно тому, как грузная неуклюжая бабочка покидает свою уродливую куколку, и в коленопреклоненной позе символизирующей полную покорность и высшую степень уважения, предстал перед Вождем, завернутым в сверкающую бирюзовым огнем мантию. Не теряя ни секунды времени, Вождь приступил к объяснению сути той тяжелой ситуации, в какой очутился Клан, подчеркнул, что никогда еще за многовековую историю существования, над Кланом не нависало столь реальной угрозы полного уничтожения. В глазах Вождя мелькало, кроме скорби и гнева, еще какое-то неясное выражение, не то, чтобы даже неясное, а скорее – необычное, ранее никогда взгляд Вождя не посещавшее. И больше, чем тщательно подбираемые Вождем слова, Аджаньгу смущало и пугало это, плескавшееся где-то в глубине души Вождя и отражавшееся в его глазах, нечто.

Уже в заключении аудиенции, когда Вождь завершал объяснение Аджаньге того ответственейшего задания, какое поручал ему выполнить Клан, Аджаньгу осенило: Вождь не верил в спасение Клана, он точно, наверняка знал о его предстоящей в недалеком будущем неизбежной гибели, и в глазах Вождя непрошеными танцорами крутились в отчаянной пляске малодушие, растерянность и страх.

– …Ты должен поймать стрэнга, Аджаньга, и принести назад домой к родному очагу на своих плечах, иначе мы все умрем ужасной и неведомой нам смертью. Сумироги уничтожат нас и наши родовые пещеры навеки погрузятся во тьму! Для этого тебе вручается священный «хиранг» – смотри не потеряй его! – так прозвучали последние слова старого Вождя.

Аджаньга понял, что отправляется Кланом на верную гибель – вступить в поединок с обезумевшим стрэнгом, в силу невероятных трагических случайностей, ускользнувшим в чужую параллель, и никакой «хиранг» не поможет ему…

…Четверть часа благополучно миновали, и неузнаваемо преобразившийся Аджаньга очнулся, вернувшись из мрачной родовой пещеры клана на четвертый этаж недостроенного панельного дома, находившегося где-то в юго-западном секторе столицы России. Он с трудом поднялся из лежачего положения на колени и долго-долго смотрел прямо перед собой в противоположную стену, почти сплошь изрисованную грубыми схематическими изображениями мужских и женских половых органов, исписанную бездарными нецензурными стихами.

Аджаньга с силой тряхнул вихрастой рыжеволосой головой, освободившейся от тяжелых рогов и безобразных треугольных ушей и почти сразу ощутил, как тает, слабнет, исчезает назойливый резкий звон, рождавшийся где-то под сводами черепа в области темени, и вместе со звоном перед глазами растворялись среди испарения перегретого солнцем бетона грозные угольно-бирюзовые тени… Аджаньга постепенно приходил в себя – в нового себя.

Сытый стрэнг крепко спал в стиральной машине и переживал во сне события минувшей ночи, мелькавшие в сложно устроенном мозге с последовательностью и непрерывностью кадров цветного кино…

…Ночь гостеприимно приняла его в свои прохладные объятья, он испытал прилив восторга после тесного шкафа, очутившись среди безбрежного океана свежего воздуха под серебряным светом тысяч незнакомых созвездий. Свет звёзд ночного земного неба зажигал на кончиках рецепторов стрэнга миллионы крохотных бирюзовых огоньков. Слабый западный ветер ласково и обходительно гладил, и едва заметно колебал развернувшиеся для дальнего полета крылья стрэнга, словно нашептывая их хозяину: «Добро пожаловать, дитя вечной тьмы, в новый неведомый мир, полный легкодоступных, сладких и жирных душ. Вперед, новый житель ночи, вперед без страха и упрека!»