Жизнь переходит в память. Художник о художниках - Борис Асафович Мессерер

свободой самовыражения, я, с одной стороны, продолжал верить, что делаю свое искусство совершенно органично и по-своему правильно, но, с другой, понимал, что для достижения такой свободы в творчестве необходимо сделать новый шаг в живописи.

Я произвел резкую переоценку всего написанного ранее и решил, что следует начать с запрещенного тогда абстрактного искусства. И делать не просто бессюжетную живопись, а продуманные и по-своему выверенные абстракции большого размера, в которых необходимо найти свой индивидуальный стиль.

Большие полотна стали моей мечтой. Осуществить ее было нелегко, потому что я работал дома, где не мог создавать такие картины. Но эта идея не оставляла меня. Тогда я стал придумывать абстрактные композиции и выполнять их на маленьких холстах, с тем чтобы потом увеличить.

В то же время я испытывал ностальгическое чувство к акварелям и порой к ним возвращался. Летом в Бёхове, рядом с Поленовом, меня окружала вся волновавшая меня тематика: обстановка крестьянской избы, вид из окон, русская печь, всякая утварь да и сами деревенские персонажи — старики и старухи, которые и несли в себе важные для меня черты, и были одеты самобытно, по-деревенски. Я продолжал писать их с натуры. По этим направлениям и стало развиваться мое творчество.

С участия в молодежной выставке 1956 года началась наша дружба с Олегом Целковым, тоже впервые представившим свою картину на этом вернисаже.

Во время моей первой поездки в Ленинград с театром «Современник» Олег Ефремов предложил отправиться на электричке в город Пушкин, чтобы побывать у Целкова. Тогда имя Олега еще не было известно широкой публике. Наше путешествие оказалось весьма причудливым.

Мастерская Олега Целкова была завалена и заставлена картинами. Он работал над своими вещами не спеша, часто перекрывая их слоями краски и добиваясь звучания цвета. Меня поразило неожиданное решение темы. На картинах, выполненных на глянцевой отлакированной поверхности, громоздились лица с ярко выраженными дегенеративными чертами. Розовые овалы имели глаза-прорези голубого или красного цвета с яркими зрачками. Глаза свободно располагались на лице, как правило, так, что не оставалось места для лба, превращавшегося в узкую полоску. Лица-маски персонажей-вырожденцев устрашали зрителя.

Когда мы заговорили о его картинах, Олег Целков воскликнул:

— Да вы посмотрите на людей на улице — и вы увидите такие же лица вокруг себя!

Мне понравилась позиция Олега, и я целиком принял его искусство, бросающее, как и всякий авангард, вызов обывательским вкусам. Наши взгляды во многом совпадали, это укрепило нашу дружбу.

В 1961 году Олег перебрался в Москву, в Тушино, где мы с Лёвой Збарским его навещали.

Целков в те годы тоже занимался театром. Его пригласил Валентин Николаевич Плучек для работы над спектаклем «Дамоклов меч» по пьесе Назыма Хикмета. Постановку осуществлял Театр сатиры, но премьеру играли на сцене Театра на Малой Бронной. Мне запомнилось красочное лаконичное оформление, сделанное Олегом. На фоне белых объемных декораций и ярко-синего горизонта по сцене дефилировали огромные цветные маски, за которыми скрывались актеры.

Целков, в свою очередь, восхищался моими эскизами к спектаклю «Сирано де Бержерак». Он рассказывал, что видел их на выставке в СТД и был поражен смелостью решения, поскольку считал, что на театре тогда этого не позволяли.

В дальнейшем случился многолетний перерыв в наших отношениях из-за эмиграции Олега и его жены Тони во Францию. Когда позднее я в очередной раз оказался в Париже, на этот раз с Большим театром, как художник, оформлявший балет «Светлый ручей» Дмитрия Шостаковича, то, конечно, позвонил Тоне и Олегу и пригласил их на балет. Олег решился не сразу: он редко бывал в театре. Я встречал друзей в фойе. Их пара производила неожиданное впечатление: Олег в ярко-красном свитере и Тоня, элегантная, в строгом черном платье с украшениями. Впрочем, это не помешало нам после спектакля отлично отметить премьеру в ресторане.

Сергей Алимов

Сергей Алимов был замечательным иллюстратором русской и зарубежной классики. Помимо того, что мы с Сережей входили в большую компанию художников, между нами существовала некая особая человеческая связь. Может быть, сами наши характеры и присущая обоим «широта натуры» способствовали сближению. Сейчас я вижу, как медленно, но неуклонно мы стремились друг к другу начиная с того времени, когда у Сережи была мастерская в доме напротив бокового фасада Большого театра (там, где ныне находится новая сцена). Я помню, что Сережа показывал тогда свои рисунки к мультфильму «Каникулы Бонифация», производившие большое впечатление. С нами были художники Владимир Коровин, Коля Серебряков и Алина Спешнева, его супруга.

Меня всегда влекло «в сторону Сережи», и раньше я даже пытался соединить трудно соединимое — писательские и художнические компании: мы с Беллой Ахмадулиной приводили в мастерскую Алимова Мишу Жванецкого, и он там читал свои рассказы, доставая их, как всегда, из толстого потертого портфеля, который неизменно носил с собой.

Вспышки памяти переносят меня в дом Павла Аносова в Варсонофьевском переулке. Эта стихийно случившаяся дружба — в значительной степени моя заслуга, поскольку я познакомил Сережу с Пашей, и между ними возникло взаимное притяжение. Павел Аносов был замечательный, но очень мало оцененный при жизни художник. Будем считать его художником-примитивистом, авангардистом. Он рисовал наивные картины, и, хотя окончил Архитектурный институт, художественная страсть победила. И победил богемный образ жизни. Движущим механизмом была Пашина жена Таня — режиссер-постановщик на телевидении. Мы все очень любили бывать в доме Аносовых и проживать там столь причудливую жизнь вне всяких обычных правил.

Наша связь с Сережей Алимовым никогда не прерывалась. Мои друзья становились его друзьями, а его — моими. У Аносовых стали бывать художник Володя Серебровский и композитор Володя Мартынов (двоюродный брат Сережи) со своей супругой Татьяной Гринденко, известной скрипачкой.

Павел Аносов искал утешения в религии — и нашел, хотя образ его жизни вряд ли соответствовал религиозной морали. Картины Паши люди охотно покупали, но писал он медленно, так что жилось им с Таней непросто. Они были очень чистые люди, и хочется вспомнить их добрым словом.

Тем же широким художественным кругом бывали мы и в мастерской Савелия Ямщикова на Пречистенке, в этой «неуправляемой вольнице». Конечно, этому в немалой степени способствовал характер Натальи Алимовой (Августинович), которая вдохновляла нас на «дружеские подвиги». Среди нас были художники Сергей Бархин и Владимир Серебровский.

По отношению к Савелию Ямщикову мы с Алимовым образовывали хотя и дружественную, но достаточно иронично настроенную коалицию. И зная некоторые затаенные черты Савёлки (так мы его обычно звали в то время) — я имею в виду некоторую его прижимистость, — не сговариваясь начинали требовать,