Храм Духа Святого - Фланнери О'Коннор

А девице то, что он здесь, было, казалось, без разницы. Все равно что во двор забрел чужой боров или козел, а ей лень взять метлу и его спровадить. Он поставил корзину с яблоками рядом с ней на ступеньку. Сам сел ступенькой ниже.

— Угощайтесь, — сказал он, кивком показав на корзину; потом впал в какое-то молчание.

Она взяла яблоко так быстро, словно корзина, если не поторопиться, может исчезнуть. Голодные люди Паркера нервировали. Сам-то он всегда имел что покушать. Ему сделалось изрядно не по себе. Если нечего сказать, рассудил он, то и не стоит. Он не понимал теперь, чего ради он здесь и почему не уехал, пока толпа детей еще не расхватала все яблоки. Он подумал, что это, наверно, ее братишки и сестренки.

Яблоко она жевала медленно и с каким-то сосредоточенным удовольствием, чуть наклонясь, но глядя вперед. Перед верандой виднелся длинный склон, поросший вернонией, за ним шоссе, дальше — холмы, холмы и даже одна небольшая гора. Паркера угнетали протяженные виды. Смотришь в такую вот даль и чувствуешь, что кто-то на тебя зарится — то ли флот, то ли власти, то ли религия.

— А детишки-то чьи, ваши? — спросил он погодя.

— Я пока еще не замужем, — сказала она. — Это мамины.

Прозвучало так, будто выйти замуж — вопрос времени, и только.

«Да какой олух царя небесного тебя возьмет?» — подумал Паркер.

В двери позади Паркера показалась большая босоногая тетка с широким лицом и редкозубым ртом. Она явно уже несколько минут там стояла.

— Добрый вечер, — сказал Паркер.

Женщина прошла к ним через веранду и взяла из корзины, что осталось.

— Спасибо вам большое, — сказала она и вернулась в дом.

— Матушка, что ли? — тихо спросил Паркер.

Девица кивнула. Паркер знал много пикантных фраз, какие можно было бы сейчас ввернуть, — скажем, «Я к вам чрезвычайно расположен», — но он мрачно молчал. Просто сидел и смотрел на холмы. Он подумал, что, должно быть, чем-то заболевает.

— Если завтра будут персики, привезу вам, — сказал он.

— Буду вам благодарна, — отозвалась девица.

Везти им корзину персиков — такого у Паркера и в мыслях не было, но назавтра вдруг оказалось, что он везет-таки. Говорить им с девицей было, считай, не о чем.

— А на спине у меня татуировки нет, — надумал он сказать.

— А что у вас там есть?

— Рубашка, — сказал Паркер. — Ха.

— Ха-ха, — вежливо отозвалась девица.

Паркер решил, что сходит с ума. Он и представить себе не мог, что такая ему понравится. Она интересовалась только тем, что он привозил, пока на третий раз он не приехал с двумя дынями.

— Как вас зовут? — спросила она.

— О. И. Паркер.

— Что это — О. И.?

— Просто О. И., и все. Так меня и зовите, — сказал Паркер. — Или Паркер. По имени меня никто не называет.

— Что такое О. И.? — не унималась она.

— Не важно, — сказал Паркер. — А вас как зовут?

— Скажу, когда вы мне скажете, что буквы значат.

В ее тоне послышалось еле уловимое кокетство, и оно ударило Паркеру в голову. Имени своего он до сих пор не раскрывал никому, ни мужчине, ни женщине — только флотским и государственным регистрационным спискам, и еще оно значилось в свидетельстве о крещении, которое ему выписали в месячном возрасте. Его мать была методистка. Когда имя просочилось из флотских списков наружу, Паркер только что не убил того, кто его произнес.

— Вы всем разболтаете, — сказал он.

— Клянусь, ни одной живой душе, — пообещала она. — Клянусь святым Евангелием.

Паркер немного посидел молча. Потом положил руку на шею девицы, притянул ее ухо к своему рту и очень тихо сказал свое имя.

— Обадайя, — повторила она. Ее лицо медленно просветлело, как будто имя стало ей знамением. — Обадайя.

А по мнению Паркера имя как было вонючей дрянью, так и осталось.

— Обадайя Илайхью, — произнесла она благоговейно.

— Если вы меня когда-нибудь вслух так назовете, я вам голову оторву, — пригрозил Паркер. — Ну, а вас как?

— Сара Рут Кейтс.

— Приятно познакомиться, Сара Рут, — сказал Паркер.

Отец Сары Рут был проповедник Прямого Евангелия, но сейчас он был в отлучке — распространял эти дела во Флориде. Мать как будто не имела ничего против внимания Паркера к девице, раз он приезжал не пустой, а с корзинками. Что до самой Сары Рут, Паркеру после трех посещений было ясно как день, что она с ума по нему сходит. Да-да, втюрилась — пусть и настаивала, что картинки на теле суета сует, пусть он и богохульствовал при ней вовсю, пусть на ее вопрос, спасен ли он, Паркер ответил, что не видит, от чего ему так уж особенно спасаться. После этого, осмелев, Паркер сказал:

— Я хорошо спасусь, если ты меня поцелуешь.

— Так не спасаются, — нахмурилась она.

Вскоре после этого она согласилась прокатиться с ним в пикапе. Паркер свернул на заброшенную дорогу, остановился и предложил улечься в кузове вдвоем.

— Нет, — сказала, — пока мы не поженились.

Вот оно как.

— Ну, это-то не обязательно, — сказал Паркер, но, когда он полез к ней, она пихнула его так, что дверь пикапа распахнулась и он шлепнулся на землю навзничь. Он решил не иметь с ней никакого дела.

Они поженились у местного судьи по делам о наследстве, потому что церкви Сара Рут отвергала — считала идолопоклонством. Паркер на этот счет не имел ровно никакого мнения. Кабинет судьи был загроможден картонными ящиками для документов и регистрационными книгами, из которых свисали пыльные желтые бумажки. Судьей была рыжая старуха, которая занимала должность вот уже сорок лет и выглядела такой же пыльной, как ее книги. Она сочетала их браком, стоя за конторкой. Кончив, эффектно произнесла: «Три доллара пятьдесят — и доколе смерть вас не разлучит!» и выдернула из машины какие-то бумаги.

Сару Рут брак не изменил ни капельки, а Паркера сделал еще мрачнее. Каждое утро он думал — все, хорошенького понемножку, уеду и не вернусь; и каждый вечер возвращался. Раньше всякий раз, как Паркеру становилось невмоготу, он шел и делал себе новую наколку, но теперь у него свободна была только спина. Чтобы увидеть картинку на спине, пришлось бы поставить два зеркала и самому найти между ними нужное положение — подходящее, по мнению Паркера, занятие для идиотов. Будь Сара Рут умней, она оценила бы наспинную татуировку, но она и на те, что он имел на других местах, смотреть не желала. Когда он пытался показать ей те или иные детали, она крепко-накрепко зажмуривалась и для верности еще поворачивалась спиной. Если не в полной темноте, то Паркер был ей нужен только одетый и с опущенными рукавами рубашки.

— Когда придет суд Господень, Иисус тебя спросит: «Чем ты всю жизнь занимался, кроме как разрисовывал себя вдоль и поперек?» — сказала она однажды.