Храм Духа Святого - Фланнери О'Коннор

— Да не дури ты мне башку, — отозвался Паркер, — ты просто боишься, что пышка эта, на кого я работаю, заглядится на меня и скажет: «А давайте-ка, мистер Паркер, мы с вами…»

— Искушаешь и во грех можешь ввести, — сказала она, — а ведь пред судом-то Господним и за это придется держать ответ. Продавал бы лучше опять плоды земли.

Паркер, когда был дома, только тем и занимался, что слушал, каково ему будет пред судом Господним, если он не исправится. Когда мог, он вворачивал что-нибудь про пышку-работодательницу:

— А она мне говорит: «Мистер Паркер, я вас наняла ради ваших мозгов».

(Она, правда, добавила: «Так шевелите ими наконец!»)

— Тебе бы видеть ее лицо, когда я в первый раз снял при ней рубашку, — похвастался он. — Говорит: «Мистер Паркер, вы ходячая панорама!»

Она и в самом деле такое сказала — но как скривилась при этом!

Неудовлетворенность выросла у Паркера до того, что без татуировки не сладить. И это должна быть спина — ничего не поделаешь. В нем заработало смутное, расплывчатое вдохновение. Наколка должна быть такая, против которой Саре Рут нечего будет выставить, — что-нибудь религиозное. Ему представилась раскрытая книга, ниже надпись БИБЛИЯ, на странице настоящий текст, стих какой-нибудь. Поначалу ему казалось, что это будет в самую точку, но потом в ушах зазвучал ее голос: «У меня что, настоящей Библии нет? Зачем мне, по-твоему, один стих читать и перечитывать, если я могу ее всю читать?» Нужно было что-то получше, чем даже Библия! Он так много об этом думал, что стал терять сон. А в весе он начал терять еще раньше — Сара Рут просто накидывала продукты в кастрюлю и кипятила, вот и вся готовка. Он никак не мог взять в толк, почему до сих пор не развязался с этой беременной уродиной, которая к тому же стряпать не умеет, и это делало его нервным и раздражительным — у него даже стала подергиваться щека.

Пару раз он неожиданно для себя резко оборачивался на ходу, словно кто-то его преследовал. Один из его дедов кончил в психушке — правда, в семьдесят пять лет, трудно, конечно, сравнивать; в любом случае, ему важно было не просто татуироваться, но татуироваться правильно, так, чтобы привести Сару Рут в покорное состояние. От этой заботы глаза у него запали, взгляд стал отсутствующим. Старуха, у которой он работал, сказала ему, что если он не может сосредоточиться на деле, она знает, где нанять четырнадцатилетнего негритенка, который может. Паркер был настолько погружен в себя, что даже не обиделся. Раньше-то, скажи она такое, он повернулся бы и ушел немедленно, бросив через плечо: «Что ж, знаете — так нанимайте».

Два или три дня спустя он жалким старухиным прессом-подборщиком, сидя на ее ломаном тракторе, прессовал в тюки сено на большом лугу, расчищенном, если не считать огромного старого дерева посередке. Старуха была из тех, кто ни за что не станет пилить большое старое дерево — не станет как раз потому, что оно большое и старое. Она показала на него Паркеру, как будто у него своих глаз не было, и велела смотреть в оба и не задеть его, когда машина будет подбирать сено рядом. Паркер начал с краев поля и пошел внутрь сужающимися кругами. То и дело ему приходилось слезать и распутывать проволоку или спихивать с дороги камень. Старуха велела ему сносить камни на край поля, и он это делал, когда она смотрела. Если камень был небольшой, Паркер просто переезжал его. Пока он кружил по полю, голова его была занята все теми же мыслями об изображении для спины. Солнце размером с мячик для гольфа стало через равные промежутки времени появляться то спереди, то сзади, но он словно бы видел его и там и там одновременно, как будто обзавелся парой глаз на затылке. Вдруг дерево потянулось к нему, чтобы схватить. Яростный толчок подкинул его в воздух, и он услышал свой собственный неправдоподобно громкий вопль: «ГОСПОДИ ИИСУСЕ!»

Он приземлился на спину; трактор врезался в дерево, перевернулся и вспыхнул. Первым, что Паркер увидел, были его ботинки, быстро пожираемые огнем: один попал под пылающий трактор, другой поодаль горел сам. Он, Паркер, был не в них. Горящее дерево дышало ему в лицо жаром. Он попятился, все еще сидя, перебирая руками, таращась на огонь ввалившимися глазами. Знал бы как — перекрестился бы.

Его пикап стоял на грунтовой дороге на краю поля. Паркер перемещался к нему, по-прежнему сидя, по-прежнему пятясь, но быстрее, еще быстрее; на полпути поднялся и, согнутый, затрусил к машине, спотыкаясь и падая на колени. Ноги были не ноги, а два ржавых дождевых желоба. Наконец добрался, влез, завел мотор и, петляя, поехал. Миновав свой дом над дорогой, он двинулся прямо в город — за пятьдесят миль.

Пока ехал, думать себе не позволял. Знал только, что в жизни произошла великая перемена, прыжок в дурное и неведомое, и что поделать с этим ничего нельзя. Все решено и подписано.

Художник занимал две большие загроможденные всякой всячиной комнаты над педикюршей в доме на глухой улочке. Паркер, как был, босой, молча ввалился к нему в начале четвертого. Художник, который выглядел примерно на те же двадцать восемь лет, что было Паркеру, но худой и лысый, сидел за маленьким столом и калькировал рисунок зелеными чернилами. Он поднял на Паркера недовольный взгляд и, похоже, не узнал его в диком субъекте с запавшими глазами.

— Дайте мне альбом поглядеть, где нарисовано всякое божественное, — сказал Паркер, с трудом переводя дух. — Ну, религия.

Художник все смотрел и смотрел на него взором, полным интеллекта и превосходства.

— Я пьяниц не татуирую, — сказал он.

— Да вы ж меня знаете! — негодующе вскричал Паркер. — Я О. И. Паркер! Вы делали для меня работу, и не одну, и я всегда расплачивался!

Художник смотрел на него еще некоторое время, как будто был все же не уверен.

— Похудели вы, — сказал он. — Из тюрьмы, что ли?

— Женился.

— А, — кивнул художник. С помощью зеркал он вытатуировал у себя на темени маленькую совушку, безупречную вплоть до мельчайших деталей. Размером она была с полудоллоровую монету и служила рекламным целям. В городе были художники и подешевле, но Паркер всегда хотел только самое лучшее. Художник прошел в дальний конец комнаты к шкафу и стал оглядывать корешки альбомов.

— Кто вас интересует? — спросил он. — Святые, ангелы, Христы или кто?

— Бог, — ответил Паркер.

— Отец, Сын или Дух?

— Просто Бог, — раздраженно сказал Паркер. — Христос. Да не важно. Лишь бы Бог.

Художник вернулся с альбомом. Убрав с другого стола какие-то бумаги, он положил на него альбом и пригласил Паркера сесть и выбрать.

— Современные ближе к концу, — сказал он.

Паркер сел и послюнявил палец. Стал просматривать, начиная с конца, где современные. Некоторые картинки он узнавал — «Добрый Пастырь», «Не препятствуйте им»[4], «Улыбающийся Иисус», «Иисус — друг врача», — но он быстро пролистывал от конца к началу, и картинки делались все менее убедительными. На одной было тощее зеленое мертвое лицо со струйками крови. Другой Христос был желтый с пурпурными глазами и дряблыми веками. Сердце Паркера стало биться быстрей и быстрей, пока наконец не взревело в груди, как мощный генератор. Он стремительно переворачивал страницы, веря, что, когда дойдет до нужной, ему будет знак. Листая, он добрался уже почти до начала. С одной страницы на него быстро глянула пара глаз. Паркер их промахнул и двинулся было дальше, но остановился. Сердце тоже словно бы выключилось — полная тишина. Коротко и ясно, как будто была речью, тишина говорила ему: ВЕРНИСЬ.