Храм Духа Святого - Фланнери О'Коннор

— Со мной ничего, — сказал Паркер со внезапной враждебностью. — Татуировка никуда отсюда не денется. Тут и будет, когда я приеду домой.

Он взял рубашку и осторожно начал надевать.

Художник грубо схватил его за локоть и поставил между зеркалами.

— Ну-ка давайте смотрите, — приказал он, разозлясь на такое пренебрежение.

Паркер взглянул, побелел и отодвинулся. Но глаза всё смотрели в упор с отраженного лица — спокойные, взыскующие, окутанные безмолвием.

— Ваша была идея, не забывайте, — сказал художник. — Я бы другое порекомендовал.

Паркер, ничего не отвечая, надел рубашку и вышел. Художник крикнул вдогонку:

— Жду оплаты!

Паркер направился к угловому магазинчику. Там купил бутылку виски, пошел в ближний переулок и в пять минут выдул все до дна. Потом завернул в бильярдную, куда часто ходил, когда бывал в городе. Это было ярко освещенное, амбарного вида помещение с баром у одной стены, игральными автоматами у другой и бильярдными столами в глубине. Едва Паркер вошел, его приветственно хлопнул по спине толстый мужчина в рубашке в красную и черную клетку:

— Охххохооо! О. И. Паркер!

Спина Паркера еще не была готова к таким ударам.

— Потише бы, — сказал он. — У меня там свежая наколка.

— Что на этот раз? — спросил приятель и крикнул стоявшим у автоматов: — О. И. Паркер обзавелся новой картинкой!

— Да ничего такого особенного, — сказал Паркер и скользнул было к свободному автомату.

— Все сюда, — скомандовал толстый, — поглядим, что за наколка у нашего О. И.

Как Паркер ни извивался у них в руках, они задрали на нем рубашку — и он почувствовал, как все руки мгновенно упали, позволяя ткани вновь завесить лик. В бильярдной сделалось тихо, и тишина эта, казалось Паркеру, росла от обступившего его кружка вверх и вниз, пробивая фундамент здания и стропила крыши.

Наконец кто-то сказал:

— Христос!

И все разом зашумели. Паркер обернулся, кривя лицо в неуверенной улыбке.

— О. И. уж придумает так придумает! — сказал человек в клетчатой рубашке. — Он тот еще у нас чудила!

— Может, взял и уверовал! — прозвучал голос.

— Ни в жизнь! — сказал Паркер.

— О. И. уверовал и несет слово Иисусово, — язвительно проговорил коротышка с окурком сигары во рту. — Ор-ригинальный, скажу я вам, способ.

— Паркер еще и не на такое горазд! — сказал толстяк.

— Оххххохоооо! — завопил кто-то, и все начали одобрительно свистеть и чертыхаться, пока Паркер не крикнул:

— Хватит, ну!

— Зачем ты это? — спросил один из дружков.

— Для смеха, — сказал Паркер. — Тебе-то что?

— Так чего ж не смеешься? — раздался вопль. Паркер кинулся в человеческую гущу, и, как летний смерч, закружилась потасовка с мельканием кулаков и грохотом падающих столов, которая кончилась тем, что двое, крепко схватив Паркера, побежали с ним к дверям и вытолкнули его вон. На бильярдную сошла тишина, до того томительная, что казалось, будто длинный, похожий на амбар зал был кораблем, с которого Иону кинули в море.

Паркер долго сидел на мостовой в переулке за бильярдной, исследуя свою душу. Она представилась ему паутиной правд и вымыслов, не шибко ценной для него самого, но словно бы зачем-то нужной вопреки всему, что он мог вздумать. Глаз, которые навечно теперь засели у него в спине, надо было слушаться. В этом он был уверен не меньше, чем когда-либо в чем-либо. Всю жизнь он, ворча, а то и чертыхаясь, частенько со страхом, однажды с восторгом слушался всех побуждений такого рода — с восторгом, когда дух его загорелся от вида татуированного человека на ярмарке, со страхом, когда он вступил в военный флот, ворча, когда женился на Саре Рут.

Мысль о ней медленно подняла его на ноги. Она поймет, она скажет, что ему делать. Она прояснит, что неясно, — по крайней мере будет довольна. Все время, казалось ему, он только этого и хотел — сделать так, чтобы она была довольна. Его пикап по-прежнему стоял у строения, где принимал клиентов художник, но идти туда было недалеко. Он сел в машину и поехал из города в сельскую ночь. Голова почти уже очистилась от спиртного, и он видел, что недовольство ушло, но чувствовал себя не вполне самим собой. Словно он был он и в то же время другой человек, направляющийся в новую землю, хотя все, мимо чего он двигался, было даже ночью ему знакомо.

Он подъехал наконец к своему дому, остановил пикап под деревом и вышел. Он нарочно старался шуметь как можно больше, показывая, что как был, так и остался здесь хозяином, что не приход домой ночевать без предупреждения — это нормально, так он всегда себя ведет и будет вести. Он хлопнул дверцей машины, простучал подошвами по двум ступенькам крыльца и веранде, громыхнул дверной ручкой. Ручка не поворачивалась.

— Сара Рут! — крикнул он. — Пусти!

Ручка была без замка — значит, она приперла ее спинкой стула. Он принялся стучать в дверь одной рукой и дергать ручку другой.

Услышав скрип кроватных пружин, он наклонился к замочной скважине, но она была заткнута бумагой.

— Пусти! — заорал он, вновь начав колотить в дверь. — Чего ради ты от меня заперлась?

— Кто там? — спросил резкий голос из-под самой двери.

— Я, — ответил Паркер, — О. И.

Он немного подождал.

— Я, — повторил он нетерпеливо. — О. И.

Изнутри по-прежнему ни звука. Он сделал новую попытку.

— О. И., — сказал он и ударил в дверь еще пару-тройку раз. — О. И. Паркер. Знаешь ведь прекрасно.

Молчание. Потом голос медленно произнес:

— Я не знаю никакого О. И.

— Перестань дурить, — упрашивал Паркер. — Не надо со мной так. Это я, твой О. И., я вернулся. Ты боишься меня, что ли?

— Кто там? — спросил все тот же бесчувственный голос.

Паркер оглянулся, словно за него должен был ответить кто-то находящийся сзади. Небо слегка просветлело, над горизонтом обозначились две-три желтые полосы. Потом у него на глазах небосклон полыхнул огненным деревом.

Паркер рухнул обратно на дверь, как пригвожденный копьем.

— Кто там? — снова спросил голос из дома, но теперь с ноткой окончательности. Ручка двери брякнула, и голос повелительно произнес: — Кто там, я спрашиваю?

Паркер наклонился и приблизил рот к заткнутой замочной скважине.

— Обадайя, — прошептал он и мигом почувствовал, как свет пронизывает его насквозь, превращая душу-паутину в безупречную цветовую арабеску, в сад, полный деревьев, птиц и зверей. — Обадайя Илайхью, — прошептал он.

Дверь открылась, и он ввалился в темный дом. Перед ним высилась Сара Рут, уперев руки в бока. Тут же начала: