Стальная дуга - Александр Авраменко

— Понятно. Спасибо за информацию, товарищ ефрейтор.

Шутливо козырнул, затем нагнулся и легко ухватил своими ручищами плотный тюк одежды.

— Ведите, товарищ ефрейтор.

— Ой, что вы, товарищ подполковник! Отдайте!

— Ну уж нет! А со старшиной вашим я побеседую — такие тяжести заставлять таскать!

Девушка неожиданно покраснела, затем вдруг решительно качнула головой.

— Хорошо, идёмте, товарищ подполковник…

Шагать пришлось недалеко — на задний двор до дощатого сарая, из дверей которого клубами валил пар и доносилось клокотание котлов с кипятком. БПК![45]Понял Столяров. В лицо сразу пахнуло невыносимой жарой, лётчик проследовал к куче сваленной прямо на землю одежды и аккуратно положил свою ношу.

— Спасибо, товарищ подполковник!

Поблагодарила его ефрейторша.

— Женька! Где тебя носит?! А это ещё кто?!!

— Ой!

Та невольно спряталась за Столярова, перед которым возникла средних лет женщина в форменной юбке и солдатской рубахе на голом потном теле. Из-за спины послышался слабый писк:

— Мама! Не надо! Товарищ подполковник мне помог форму донести… Тяжело всё-таки…

Мама?!

— Всем тяжело! Стране тяжело! Бойцам в окопах тяжело! У котлов тоже тяжело! Ну, Женька! Возьмусь я за тебя!

— Отставить!

Протянул Александр.

— Вы кто?

— Старшина отдельной банно-прачечной роты Егорова!

— Вольно, старшина. А Евгению наказывать не надо. Не за что. Я действительно, просто помог…

Его смерили подозрительным взглядом, словно просветили рентгеном.

— Тогда — ладно…

Вечером Александр решил сходить на танцы. Играл патефон, кружились пары. Он сидел вместе с Лисковичем на лавке в углу, куря папиросу и наблюдая за танцующими. Молодые и не очень. Мужчины и женщины. Кроме лётчиков его полка на отдыхе находились и пилоты из других подразделений дивизии. Так что народу хватало. Всего, наверное, человек пятьдесят. Это было хорошим знаком. Значит, оборона выстояла. Не зря строили столько времени укрепления, минировали поля, ставили заграждения и копали рвы. Наземные части сейчас перемалывают гитлеровский ударный кулак, предназначенный для нового наступления. А когда фашисты окончательно выдохнуться, тогда Красная Армия нанесёт решающий удар, как в Сталинграде…

— Товарищ подполковник, разрешите пригласить вас на белый танец?[46]

Он очнулся от размышлений и поднял глаза — перед ним стояла ефрейтор Егорова.

— Женя? Да, конечно…

Со стороны это выглядело немного комично — здоровенный широкоплечий офицер и маленькая, можно сказать, по сравнению с ним, крошечная девушка, танцующие вальс. Как ни странно, пожалуй, впервые в жизни Столяров ухитрился не оттоптать ноги партнёрше. Отзвучали последние аккорды мелодии, девушка выскользнула из его объятий и слегка присела в знак благодарности. Подполковник непроизвольно склонил голову в полупоклоне и щёлкнул каблуками, так же благодаря девушку за танец. Затем проводил её к месту и удалился на свою лавку. Едва он сел, как Лискович пихнул его локтем в бок:

— Ну, командир, ты даёшь! Молоток!

— Что?

Столяров пребывал где-то далеко, не в силах прийти в себя. Этот танец всколыхнул в нём что-то такое… светлое… Александр ещё никогда не испытывал подобных чувств. Казалось, внутри него появилось что-то тёплое, ласковое… И дорогое для души…

Когда танцы кончились, он решительно поднялся и направился к Евгении.

— Женя, вы позволите вас проводить?

— Меня? М-м-м… А почему бы нет?

Они долго бродили по саду. О чём то разговаривали, над чем то шутили, Сашка рассказывал о своей Родине: о суровых, но красивых скалах, о глубоких прозрачных озёрах, на дне которых можно рассмотреть каждый камешек. Говорил о нелёгком труде рыбаков, об узких щелях фиордов, о могучих приливах и морской волне… Девушка слушала, затаив дыхание, перед её глазами вставал таинственный Север, край населённый сильными справедливыми людьми… Волшебство вечера прервал суровый голос:

— Евгения! Где тебя носит?!

— Ой! Мама…

Перед парочкой появилась старшина Егорова.

— Товарищ подполковник, разрешите обратиться к ефрейтору Егоровой?

— Разрешаю…

Он тут же пожалел об этом, поскольку суровая мать тут же принялась чехвостить дочь почём зря… Отбросив папиросу в сторону, Столяров решительно тронул женщину за руку:

— Старшина. Старшина! СТАРШИНА!!!

— Извините, товарищ подполковник, это у нас дело семейное!

— ХВАТИТ!

— Что?!

— Хватит, я сказал! Успокойтесь, старшина. Ничего плохого не случилось.

Разъярённая мать повернулась к нему и уперев руки в бока смерила пылающим взглядом:

— Ваше дело мужицкое такое — поматросил, и бросил! Не стыдно девчонке мозги забивать?! А ещё командир! Грудь в орденах! Тьфу, Аника-воин!

— Молчать! Соблюдайте субординацию! Смирно!

Женя вмешалась:

— Не надо…

— Евгения, вы извините, но вам нужно идти отдыхать. А мне с вашей мамой поговорить бы надо. С глазу на глаз. По семейному, так сказать…

— Дуй в казарму, Женька! Делай, что подполковник сказал! Я с тобой потом разберусь…

— Идите, Евгения. Завтра увидимся?

— Ой, я не знаю…

Когда силуэт девушки растаял в темноте, Александр повернулся к матери.

— Как вас зовут то, старшина?

— Елена. Елена Егорова.

— Мама Лена, значит? Что же, так и буду вас называть. Пойдём, мама Лена. Поговорим. Есть время?

— Ради такого дела — найдётся…

Они вышли за ограду санатория и немного прошли по дороге в сторону леса. Кстати попалось бревно.

— Присядем?

— Вы, товарищ подполковник, давайте не тяните кота за хвост. О чём поговорить хотели?

— О Евгении. Нравится она мне. Очень.

— Не слишком ли быстро вас, товарищ подполковник, горячие чувства обуяли к моей дочери?

— Не знаю. Может, вы и правы, мама Лена. А может, и нет. Я ей плохого не желаю. И ничего себе такого-этакого не позволю. И не собираюсь позволять. Я — штурмовик. И какая у нас жизнь — вы, наверное, знаете. И калечить Жене жизнь я не хочу. Просто не хочу. И не могу. Мы через три дня уедем. Опять на фронт. Кто из нас уцелеет через неделю — одни Боги знают. Да Судьба. Может, выживу. Может — сожгут «мессеры». А может — зенитки сшибут. Я уже горел не раз. Сами знаете — эти вот висюльки, — он провёл рукой по своему «иконостасу», — так просто не дают…