Особое чувство собственного ирландства - Пат Инголдзби

14:10. Вот, совсем другое дело. Ехать по Северной кольцевой дороге на автобусе в воскресенье после обеда, в точности как когда-то с отцом — в 50-е, когда О’Коннелл-стрит бывала забита автобусами с табличкой «Футбол», а фирменные шатры еще не изобрели.

14:25. Обожаю стоять возле стадиона до его открытия. Наблюдать, как приезжают игроки в клубных куртках и при сумках со снаряжением. Какой-то старик задает мне жару за то, что я бросил детское телевидение. Объясняю, что по-настоящему хотел одного: играть за «Бохов». Надо было стать вратарем, одетым в черное, и метаться туда и сюда в прыжке, и организовывать защитные стенки, и меняться футболками с Пеле.

14:45. Сижу на трибуне, но не принимаю это как должное. Глядя через поле, все еще вижу то место, где мы с отцом стояли под навесом, и мне тогда в голову не могло прийти, что я буду сидеть здесь. Лучше б игроки не носились туда-сюда еще до начала игры. Поспокойней, ребятки. Эдак вы всю энергию растратите, и куда деваться тогда?

15:35. Матч начался и все знают каждого игрока по имени, потому что все они — местные ребята. Стадион искрит воодушевлением и смекалкой, но пустых мест под навесом полно, поскольку многие предпочитают сидеть дома и смотреть английский соккер по телевизору.

15:40. Жалко, что мы уже не играем международные матчи в «Дэлимаунт-парке», а женщины не продают шоколад «Карбериз», а мальчишки не просят: «Эй, мистер, перекиньте через турникет». Миновали те дни, и команда приезжает в «Лэнздон» на автобусе, потому что иначе бродила бы по Дублину в поисках стадиона чуть ли не целый вечер. Но вслух такого не скажу, иначе опять нарвусь на неприятности.

Мы все еще можем заполучить в Дублин Олимпийские игры. Но сперва надо поразить организаторов воображением и изысканностью. Если удастся впарить им какие-нибудь восхитительные новые соревнования, Олимпиада у нас в кармане. Не могу не замечать, что, когда стригу на ногах ногти, они пуляют туда и сюда. Иногда чуть ли не до середины комнаты долетают, и потом ищи их сто лет. Если очень сильно сосредоточиться, можно попадать ими в подставки для яиц, и на тех подставках меленько надписать количество очков. Вот вам зарождение нашего первого олимпийского соревнования. Ногтевая Стригиада. В особенно задавшийся день я способен запульнуть ноготь с большого пальца аж на бобовый пуф. Это два с половиной метра. Я мерил. С попутным ветром удалось бы, наверное, и в почтовую щель загнать. В прошлый вторник я попал в абажур, хотя, думаю, это не считается, потому что собирался попасть в ларь с углем. Можно даже устроить единоборство — чтобы двое соперников сидели лицом к лицу босые. По сигналу им предстоит прицелиться в противника и начать изо всех сил стричь. Побеждает тот, кому удастся больше прямых попаданий за минуту. Пусть оба соревнуются в очках-консервах, если хотят. Олимпийская комиссия по безопасности в любом случае скорее всего настоит на этом.

Каждое воскресенье в церквях по всей Ирландии мужчины и женщины вцепляются в конец скамейки, в любом ряду, и не уступают его никому. Хоть возись рядом и применяй зад как рычаг, хоть садись им на коленки и впивайся в грудную клетку локтями — но чтобы сдвинуть их с места, потребуются садовые вилы. Это природой данный командный вид спорта. Назвать это Подвиниадой и проводить в Прособоре[118]. Стартовый пистолет выдать папскому нунцию.

Жизненно важно предложить несколько соревнований, в которых у нас крепкие шансы на победу. Если б можно было ввести в Олимпийские игры Брюзжиаду, мы б разделали всех под орех. Каждому участнику выдается имя знаменитости, ныне живущей либо покойной. Затем у игроков есть две минуты на то, чтобы разнести этой знаменитости репутацию в пух и прах: «Мать у него прачкой подряжалась… я его знал еще голоштанником», — это соревнование было б целиком нашим.

Командный выпендреж — еще один вид спорта, в котором нас поди одолей. Всем странам предложить собрать команду юнцов с девственным пушком вместо усов, пусть подаются вперед головами и плечами, сучат ногами, поплевывают сквозь зубы и спрашивают у судей: «Чё за дела такие, кореш?» И пусть ногти прославят эту страну.

Решено: пусть меня кремируют. Не хочу, чтоб меня затоптали в сутолоке, когда все восстанут в день Страшного суда. По-моему, гораздо безопаснее будет эдак парить у кромки этого табунного забега легким облачком пепла.

Завещание я составил сравнительно недавно, однако мой стряпчий отсоветовал писать то, что я собирался добавить в конце. План у меня был такой: собрать всех моих родственников у стряпчего в кабинете. Перед тем, как все войдут, он напишет мое последнее обращение на стене позади своего стола прозрачным клеем. После того, как зачитает мое завещание, ему предстоит метнуть шикарным жестом мой прах себе за спину, чтобы как по волшебству возникли слова: «Не забывайте кормить моих котов!»

Я бы хотел, чтобы мой прах развеяли возле зоны пенальти на стадионе «Дэлимаунт-парк». Болею за «Богемцев» и мне нравится мысль, что ребята будут уходить в перерыве хлебнуть чаю, а на бутсах у них будет немножко меня.

Разговорился я тут с одной старушкой на автобусной остановке и поделился с нею, что решил кремироваться. Она глянула на мой слуховой аппарат. «Проследите, чтобы сперва батарейки вынули из этой штуки, — предупредила она. — Иначе взорвутся, и у всех сердце выскочит».

Не знаю, кто поет «Поезд в бегах», но я хочу эту песню. Она мне всегда нравилась, и все мои друзья смогут подпевать, когда поезд делает «Ту-у-у-у-у!» А еще пусть будет «Хохотун-полицейский», что угодно из «Поющих псов», плюс «Знавал я старушку, что слопала мушку»[119].

Есть кое-какие записи, которые пусть бы погребли вместе со мной. «Повяжи ты желтую ленту», «Тюльпаны из Амстердама», «Хаклбак» и полное собрание сочинений Макса Байгрэйвза[120]. Моим друзьям тоже будет предложено принести свои любимые ненавистные записи, я буду неимоверно рад забрать с собой и их.