Особое чувство собственного ирландства - Пат Инголдзби

Быть развеянным над Дублинским заливом — или где-то еще над Ирландским морем, уж раз на то пошло, — мне не хочется. Я бы и мизинец ноги не макнул в воду у Доллимаунта[121], а потому не имею никакого желания, чтобы меня вытряхнули за борт из лодки.

В общем и целом остановлюсь-ка я на «Дэлимаунт-парке», но все же не в зоне пенальти. У меня аллергия на эту белую дрянь, которой они посыпают поле.

Мне нравится стоять под железнодорожными мостами. Который над Пирс-стрит — превосходный. Поезда, громыхая к вокзалу, чудесно тарахтят. Я стоял под тем мостом на прошлой неделе и ловил ритм колес над головой. «Тыдым-ды-дым… тыдым-ды-дым… тыдым-ды-дым». Последний вагон, съезжающий с моста, добил меня. Он сыграл только «тыдым-ды». Последний «дым» пропустил. Вдруг я ощутил в себе неполноту. Расстроились мои биоритмы. Мне недоставало «дыма». Я дождался под тем мостом еще пару поездов — в надежде, что хоть у одного найдется лишний «дым». Втуне. Побродил немножко по городу, чтобы проверить, долго ли смогу пройти, не наступив ни на одну полоску. Все было как по маслу, пока на Дейм-стрит в меня не врезался какой-то субъект. Я разъярился. «Вы посмотрите, что я из-за вас наделал! По вашей милости придется возвращаться к самому началу, на Уэстморленд-стрит[122], и все заново».

Когда-то я думал, что никто, кроме меня, гуляя по городу, ничем таким не занимается. А затем познакомился в «Бьюлиз»[123] с одним человеком, который считал шиньоны. Сказал, что ничего поделать с собой не может. Даже цели себе ставит. Сейчас, согласно его личному своду правил, домой возвращаться нельзя, пока не насчитаешь хотя бы двадцать.

Знавал я одну женщину из Риалто[124], она была уверена, что все почтовые ящики протекают. Причем протечка у них необычайно выборочная — на мостовую вываливаются только письма этой женщины. Когда б ни отправляла письмо, она сперва снимала пальто, засучивала рукав и засовывала в ящик руку аж по локоть. Так, по ее мнению, она пропихивала письмо глубже места протечки.

Некоторым просто необходимо сидеть в проходе. Никому не уступят. Другим очень важно, чтобы именно они жали на кнопку, открывающую двери в ДАРТе. Если опередить их, они потом дуются чуть ли не до конца дня.

Купив себе прошлым летом секундомер, я сделался одержим хронометражем всего на свете. Через неделю знал точную продолжительность бурчаний у меня в животе, зевков, кашлей, чихов и прочих разнообразных телесных сотрясений. Проследил за уховерткой весь ее путь по кухонному полу — чтобы засечь. Даже вычислил среднее время нервных тиков у меня в левой руке и содроганий моего холодильника. Одержимости тревожат меня, только если из-за них я опаздываю к себе на чай.

На прошлой неделе я познакомился с человеком, который не может перестать складывать в столбик. День-деньской расхаживает по Дублину и складывает в голове числа. «Только это у меня в школе и получалось, — сказал он. — Вот и держу мозг занятым — на случай, если кто-нибудь объявит вакансию суммирующего».

Мы стояли рядом на остановке, и он заговорил со мной. «Девять тысяч шестьсот восемьдесят фунтов и пятьдесят центов», — произнес он. «Откуда же вы их взяли?» — спросил я. Он показал на автобусную остановку. «Это сумма всех времен прибытия автобусов, переведенная в фунты и пенсы», — прозвучал ответ. Человек сказал, что способен выдать мне сумму любого списка времен прибытия автобусов в Дублине. И добавил: «В ирландской валюте или в стерлингах». Очень недоволен, что негде проверить правильность этих сумм. «Я считаю, „Дублинскому автобусу“[125] стоило бы обозначать правильный ответ вверх тормашками сзади на каждой остановки».

Он же поведал мне, что ему когда-то нравилось мысленно складывать в столбик результаты матчей по хёрлингу, которые передавали по радио, и переводить их в перчи и руды[126]. «Но потом хёрлинг перешел на метрическую систему, и пришлось бросить». Еще он сообщил мне по большому секрету о заболевании, именуемом умственной мармеладизацией.

«Не могу даже назвать день, когда началось, — признался он. — Когда упразднили в школах первичный экзамен и умственный счет». Сказал, что умственный счет поддерживал в юных извилинах проворство и бодрость. «Нужно было складывать в уме числа в столбик, без ручки и бумаги. Юным мозгам ни за что не замармеладеть». Теперь-то все пользуются калькуляторами, и мозги у школьников превращаются в разноцветный мармелад. Врачи пытались расплавить его, сажая школьников под очень горячие сушилки для волос, но мармелад попросту перетек к ним в закрома памяти, и дети позабыли даже собственные имена. «Никогда раньше в магазинах не обсчитывались со сдачей, пока не отменили счет в уме, — продолжил он. — Приносишь домой новые шторы, а они всегда подходят тебе к окнам, никогда не бывало так, чтоб носка не досчитаться после прачечной, и ни одной лишней пуговицы, когда пришиваешь их к жилетке». Этот человек даже предлагал себя в качестве бесплатного инструктора по сложению в столбик. «Я готов водить группы детей по Дублину от остановки к остановке, чтобы они складывали автобусные времена в уме и переводили суммы в стерлинги». На большее ни один человек не способен.

Могу точно сказать, когда этот страх зародился. В анонсе, кроме меня, значились фолк-певец, чревовещатель, два танцора и человек, гильотинировавший плюшевых медведей. По-прежнему не могу сказать уверенно, зачем им понадобился поэт, но когда нужна работа, подобных вопросов не задают. Я стоял за кулисами и смотрел, как летят во все стороны головы плюшевых медведей. Уж и не знаю, зачем человеку такое занятие, но в шоу-бизнесе есть одно неписаное правило. Нельзя сомневаться в профессиональной цельности других артистов. А потому я никогда не уточнял насчет гильотины. Стоял себе в кулисах и думал: «Батюшки, мне б ужас как не понравилось, если б моя голова вот так отлетала». И искренне полагал до недавнего времени, что крепко про то забыл.