Токката и фуга - Роман Сергеевич Богословский

их надо убивать?! Ты кто такой, а?! Ты говно, понял?! Вонючее говно! Отошел от меня на три шага, быстро!

Агент по-девчачьи захлопал глазами, отскочил в сторону.

– Слушай теперь, – сказал Ромин спокойно, – включи фонарь и иди прямо по тропе метров пятнадцать. Там увидишь другую тропу, она идет чуть влево от основной. Дойдешь по ней до лаврового дерева. Прямо перед ним между камнями проем. Под ним пещера. Спустишься в нее. Они там, оба. Из пещеры выход на тропу, которая выведет к нашему пляжу, с другой стороны. Приведешь их в отель живыми, ты понял? И чтоб никто не видел. Служебной дорогой веди. А я потихоньку пойду назад здесь, как пришел. Действуй, агент, давай же.

Андрей сидел и смотрел в темноту деревьев. Густая тьма танцевала меж стволов, показывая свой жуткий спектакль ему одному. Тени выглядывали то тут, то там, скалясь на него. Он слышал и ощущал внутри себя хруст, будто кто-то разрывал мясо. Это рвалась надвое его жизнь внутри и мир снаружи. Ушибы болели, саднили раны, в голове стоял нестерпимый гул.

– Все будет хорошо, дождемся здесь рассвета и спокойно уйдем… – успокаивал Георгий, вытирая кровь с лица Андрея.

Глаза его наполнились надрывной болью, он сбивчиво зашептал:

– Я не Андрей… Я никакой не Андрей… Не Андрей… Не Андрей…

Тело его затряслось, закатились глаза.

Он заорал так пронзительно и громко, что Георгий в ужасе откатился в сторону:

– Я не Андрей! Кто я?! Кто?! Кто?! Кто?!

– Вон вы где, – буднично произнес Ромин, сидя с другой стороны камня.

Несмотря на все свои раны и ушибы, он в два прыжка добрался туда, где они прятались, выволок обоих на тропу.

Он с ужасающей силой, но совсем без злости ударил Георгия два раза по лицу справа и слева. Первый удар лицо как-то выдержало, лишь тихонько хрустнув, но со второго оно сломалось, правая часть его осунулась и повисла, лишенная каркаса.

Георгий лежал на тропе, впившись пальцами в землю, по нему одна за другой прокатывались судороги.

Ромин спокойно смотрел на него, сидя у камня словно в удобном кресле.

– Маленький Жорик, с кем ты решил воевать, дурачок? Теперь никакие отжимания тебе не помогут.

Андрей сидел на коленях и, словно сломанный робот, повторял:

– Я не Андрей… Я не Андрей… Не Андрей…

Ромин привстал, нежно взял Андрея за подбородок, смотрел в его опустевшие глаза…

Глядел и печально улыбался разбитыми губами.

И стал медленно говорить, снова прислонившись к камню:

– Нет, ты не Андрей… Конечно, не Андрей… Ты – Кира, моя дочь. Ты – Кира Ромина.

Волна где-то внизу шибанулась о камни с такой силой, что Ромину показалось, будто от скалы отломился огромный кусок и рухнул в пучину.

Ромин длинно и сипло выдохнул:

– Ты должна была родиться мальчиком, вот так все просто. Именно ты, только ты. Я мог бы наделать еще хоть сто детей, но мальчиком всей моей жизни должна была стать ты. А боженька, этот коварный боженька посмеялся надо мной, плюнул мне в лицо, стер в порошок всю мою жизнь. И моя жена родила мне девку. Ее нутро было проклято, черно, покрыто плесенью. Я бы и сам убил ее поздно или рано, но террористы меня опередили – взорвали суку в метро.

Пойми… я до последнего надеялся, что это пройдет. Это жуткое, кошмарное, тяжелое безумие, когда ты намертво влюблен в своего ребенка, но только в ту его версию, в которой он – мальчик. Представь, а? Когда ты родилась, я всем знакомым на полном серьезе говорил, что у меня мальчик. Говорил и действительно в это верил. И ждал, что боженька исправит свою ошибку… И я однажды проснусь, а в кроватке мальчик вместо девочки… Мальчик! Мальчик! Мальчик всей моей жизни.

Друзья смотрели на меня, будто я безумец. Они-то знали, что у меня девочка… Вся… вся моя жизнь изгажена, растоптана, вывернута и выпотрошена. Этой самой девочкой. Тобой, Кира. И добреньким бородатым боженькой…

Взгляд того, кто еще двадцать минут назад был Андреем, стал вдруг осмысленным. Существо тряслось, вздрагивало, но слушало Ромина внимательно и напряженно.

Ромин возвысил голос. Заговорил мучительно:

– Но это не проходило, а только росло, захватывая целиком. Каково тебе, когда на твоих глазах растет ребенок и вся твоя жизнь принадлежит только ему… Ты влюблен в своего ребенка, но только в мальчика, тогда как он родился девочкой. И ты хочешь его… Да, хочешь его… Ты любишь его как отец, как вселенная, но и хочешь его больше всего на свете – как обычный мужик, самец… Его! Но только мужского пола…

Ромин запнулся. Он сам ужаснулся тому, что сейчас впервые в жизни высказал вслух. Собственные слова настолько потрясли его, что он на минуту ослеп и оглох, потерял ориентацию в пространстве, не чувствовал боли…

Говорить ему становилось все тяжелее.

Справился с одышкой:

– И когда моя дочь жила рядом со мной – я еще как-то мог терпеть, что она не мальчик. Но когда ты, гадина, сбежала… решение пришло не сразу. Но оно было единственным, что могло помочь мне просто жить, жить, жить! И я разыскал тебя…

Казалось, Ромин собирается заплакать. Но он, погримасничав, вернул обычное выражение распухшего своего лица, проговорив несколько раз одно и то же:

– И я решил сделать тебе операцию по смене пола. Операцию. По. Смене. Пола. Я решил сделать из тебя мужика. Ты слышишь?! Да! Медицинским путем! Преступным путем!

Я понял, что если ты останешься бабой – не будет жизни ни мне, ни тебе, вообще ничего не будет, и я просто всех поубиваю, всех вокруг, включая себя и тебя. И мой добрый доктор-коррупционер все сделал в своей подпольной операционной. Вопреки тому сделал, что никаких показаний к смене пола у тебя не было. Но он все сделал… Он понимал – иначе ему конец. Хотя конец ему и так пришел…

Я убивал тебя этим? Возможно. Но я оживлял себя! И больше ничего меня не волновало. От страха и шока, что тебе насильно колют уколы и кладут на операционный стол, ты впала в состояние фуги…

Я принял это как дар свыше! Боженька наконец опомнился, думал я. Ведь я получал тебя в мужском исполнении, да еще и с обнуленной памятью! Доктор мне говорил, что радоваться нечему – это состояние может пройти в любой момент…

Тогда я об этом не думал. Я мечтал лишь о том, что вскоре сделаю нам новые паспорта – и мы навсегда уедем из России,