Свое счастье - Ирина Грекова

— Я уже говорила тебе: «то» было ошибкой. Осторожнее, у меня паяльник.

— Не буду. Но почему ошибкой?

— В таких вещах нет логики, нет «почему». Что-то такое не загорелось. Если тебе надо кого-то винить, то вини меня.

— Я хотел бы все-таки знать: чем я тебе не угодил? Чем я хуже других? Хотя это глупый вопрос. Давно знаю, что хуже. Во всем, всегда.

— Не кричи. Ничем ты не хуже других. Между прочим, «других» я не люблю тоже.

— Хорошее утешение. Их много было?

— О нет.

— Кто же именно? Не Фабрицкий ли?

— Таких вопросов ты мне задавать не вправе.

— Не буду. Прости, не сердись.

— Я уже простила.

— Люблю твой гнев: вспыхивает и тут же гаснет.

— Люби мой гнев, это можно.

— Если бы я был художником, я бы написал твой портрет: «Девушка с паяльником». Знаешь, сейчас луч солнца сзади упал на твое ухо, оно засветилось розовым, и я впервые понял выражение «ушная раковина».

— Обыкновенное ухо.

— Меня не покидает мысль, что, если бы я был кандидатом, ты бы иначе ко мне относилась.

— Глупо до предела. Какое это имеет отношение к ученой степени?

— Тебе хорошо, ты уже защитилась.

— Защитишься и ты, если для тебя это так важно. Работать ты умеешь. Если надо, я охотно тебе помогу.

— Не надо. Женщина в стальных доспехах.

— Вы знаете, — сказал Фабрицкий, — что нам сегодня предстоит. Обсуждать вопрос не будем, теорию я и без вас знаю. Перед нами конкретная ситуация: предложено проработать день на овощебазе. И мы выходим. Вопросы есть?

— Все ли выходим, и если нет, то почему? — спросил Коринец.

— Отвечаю: Максим Петрович в командировке.

— Как всегда, — подсказал Коринец.

— Как почти всегда. Анну Кирилловну как женщину, скажем деликатно, не самого юного возраста я освободил своей властью.

— А Шевчук почему не явился? — спросила Даная.

— Он у нас на полставки.

— Ну и проработал бы полдня. Без него скучно.

В этот самый момент явился Шевчук. Маслянистый, сияющий, с сигаретой на нижней губе. Все засмеялись.

— В чем дело? Я опоздал?

— Мы как раз обсуждали вопрос, почему вы не принимаете участия в нашем культпоходе, — ответил Фабрицкий. — Некоторые дамы выражали сожаление.

— А я, как видите, явился. И полный трудового энтузиазма. Хочу воспеть поход на базу в стихах. Уже придумал первые строки: «Без этой базы я б загнуться рад, обрыдло было прозябать без базы…»

— Не надо! — застонали кругом.

— Нет, вы вслушайтесь, какие аллитерации: «Прозябать без базы»! Инструментовка на «б» и на «з»!

— Обойдемся без инструментовки, — решительно сказал Фабрицкий.

— А знаете, тут что-то есть, — вмешался Полынин. — Этот метаславянский язык: «обрыдло было». Продолжайте, Даниил Романович.

— Пока есть только четвертая строка: «Как мильонер, перебирать алмазы». Немного подумаю, сочиню и третью…

— Думать не надо, вот она: «Бегу бегом, не требуя наград». Отшлифуйте и вставьте.

— «Бегу бегом, не требуя наград, как мильонер, перебирать алмазы…» — задумчиво повторил Шевчук. — Нет, не то. Вы не уловили духа торжественной медитативности произведения…

Со всех сторон посыпались варианты третьей строки. Шевчук отверг все: «Нет, товарищи, оставьте меня наедине с моей музой».

— Ну, ладно, — прервал стихотворчество Фабрицкий, — перейдем от художественной части к деловой. Объявляю поход открытым.

Двинулись. Впереди оперным шагом шел Фабрицкий в лыжном костюме и вязаной шапочке. Обтянутые икры играли, красный детский помпон болтался на шнурке с боку на бок. Рядом с Фабрицким под пару ему шагала Лора в ярком свитере, в дорогих джинсах. Ее светлые волосы стелились по ветру. По сравнению с этой нарядной парой все остальные выглядели люмпен-пролетариями: старые брюки, куртки, раздрызганные сапоги. Малых вел за руки двух своих близнецов, Рому и Диму. Мальчики катились, как послушные шарики.

На овощебазе пришедших встретила суровая толстая женщина в ватном комбинезоне. Она пересчитала рабочую силу. Дойдя до Малыха с близнецами, спросила:

— А эту мелкоту чего привели?

— Могу уйти, — сердито ответил Малых. — Детский сад на карантине, мать больна, я — кормящий отец. Протестуете — уйду.

— Да ладно уж, пускай будут, только без хулиганства.

Испуганные мальчики сопели носами. Они были в точности одинаковые: черноглазые, крепенькие, мохнатенькие.

Женщина распоряжалась:

— Этих на лук, тех на морковку, а этого, потяжельше, капусту топтать, — указала она на Шевчука. — Сапоги выдам под залог паспорта.

— Паспорта с собой нет. Членский билет Дома ученых годится?

— С фотом? Давай сюда.

Женщина взяла билет, удалилась в кулуары и вынесла огромные, крепко пахнущие резиновые сапоги.

— По полу не топай, только по капусте. Понятно? Остальных — лук, морковку перебирать, гнилье сюда, в бочку. Сидеть на ящиках, только аккуратно, они у нас квелые.

Лора опасливо оглядела ящик, вынула газету, разостлала. Женщина на нее накинулась:

— Разоделась, как на бал. Тоже мне работники! Сразу видно — НИИ. Прошлый раз тоже с ниёв приходили, не столько наработали, сколько по карманам рассовали…

— Потрудитесь вести себя прилично! — сверкнул глазами Фабрицкий. — Как ваша фамилия?

Она не испугалась:

— Шевчук — мое фамилие.

Взрыв хохота, которого не могла понять распорядительница, ее ошеломил. Она только водила глазами. Даниил Романович милостиво улыбался. Кое-как распределив рабочую силу по участкам и отдав распоряжения, женщина удалилась, захватив с собой однофамильца, Фабрицкий открыл «дипломат» и раздал каждому по паре резиновых перчаток:

— Частная собственность на средства производства. Поскольку база ими не обеспечивает, взял эту функцию на себя. За прокат — десять копеек с пары. Кому дорого, могу уступить.

Сотрудники, смеясь, натянули перчатки, сели на ящики, взялись за работу. Рома и Дима, сидя на одном ящике, молча и напряженно толкались спинами.

— Какие воспитанные мальчики! — восхитилась Даная. — Их не слышно и не видно.

— Услышите и увидите, — мрачно предсказал Малых.

Овощи были в ужасном виде. Морковь еще туда-сюда, а лук наполовину сгнил. Облепленные слизью луковицы выскальзывали из пальцев.