Свое счастье - Ирина Грекова

— Сейчас, мое сокровище, сейчас, мое солнышко. Сменим ползунки, купаться будем. В тепленькой водичке. Беленькие станем, чистенькие…

Купать Васю было привилегией Анны Кирилловны, которую она никому не уступала. Любила всю церемонию: налить воды в ванночку, попробовать локтем, не горяча ли, наполнить кувшин водой попрохладнее, для ополаскивания, пустить вплавь игрушки… Что-то вечное, идущее от далеких предков, только те купали не в ванночке, а в корыте. Пожалуй, согласилась бы уйти на пенсию, если б отдали ей Васю совсем: делай что хочешь. Да ведь не отдадут.

Раздела мальчика, прижала его к себе, вдыхая чуть кисленький, молочный запах младенческой шеи. Вася немножко трусил и говорил «миля» (прошлый раз ему мыло попало в глаза). Эта прелестная, доверчивая трусость! Она посадила его в воду, он ударил по ней рукой и сказал: «Бах!»

— Слышишь, Катя, он сказал «бах»! — крикнула в кухню Анна Кирилловна. Но Катя из-за рычания техники ничего не услышала. — Он сказал «бах»! — крикнула громче Анна Кирилловна. Катя вошла, вытирая руки. Усталая, чем-то расстроенная. Складочка у губ обозначилась резче.

— Что тебе, мама?

— Ты только подумай, он усвоил новое слово «бах!».

— Ну и что? — не умилившись, сказала Катя и вышла из ванной.

…С девочкой что-то сегодня неладно. Не поссорились ли опять с Тамерланом? (Зятя звали воинственным именем Тамерлан, малоподходящим к его щуплой белокурой внешности.) Дома его нет. Спрашивать не буду.

Скользкое от мыла жемчужно-белое тельце. Благополучно вымыла голову, мыло не попало в глаза. Вася играл розовым крокодилом, странная расцветка — крокодил должен быть зеленым. Только подумать: вот так же купала своих, а потом Гошу. Такой же был беленький, гладенький, скользкий, так же курчавились волосики сзади… Неужели Вася, когда вырастет, тоже будет бросать жен, уходить от детей? Не дай бог до этого дожить!

Выкупанный, вытертый, одетый в чистую рубашку, Вася был великолепен, как первый день творения. Ножки со врозь глядящими пальчиками — новенькие, ни разу не хоженные… Почему человек, вырастая, теряет эту молочную прелесть, грубеет, омозолевает, обызвествляется? Недосмотр природы…

Накормив внука из бутылочки (баловство, которое ему, почти годовалому, разрешалось только на ночь), она уложила его в кровать. Вася потребовал «бабу», что означало соску. Соски ему уже не полагалось: недавно на семейном совете решили его отлучить.

— Не будет тебе «бабу», — сказала Анна Кирилловна, — бросай курить. Я бы сама бросила, да не могу.

Еще несколько раз воскликнув «бабу!» и не получив желаемого, Вася примирился с судьбой, сунул палец и рот и закрыл глаза.

«Ну не прелесть ли! — думала Анна Кирилловна. — Другой бы на его месте устроил скандал».

Она вспоминала младенчество своих собственных детей, которые были строптивы и все без исключения орали по ночам. Эти бессонные ночи, после которых клюешь носом у доски…

Теперешние младенцы почему-то орут мало. Зато вырастают и тут уж орут — дай боже…

Убедившись, что Вася спит, она пошла на кухню мыть посуду, по опыту зная, что там раковина — до краев.

И точно. Катя уже кончила стирать и ушла к себе. Тамерлана все нет.

Тревога точила сердце. Отгораживаясь от нее, Анна Кирилловна мыла посуду особенно тщательно. Зазвонил телефон. Катя кинулась к нему. «Мама, тебя», — позвала она увядшим голосом. Это оказалась Даная.

— Анна Кирилловна, золотко, мне просто необходимо с вами поговорить. Можно я сейчас приду?

— А не поздно ли?

— Я на минуточку. Только облегчу душу, и все.

Даная вошла, как всегда быстрая, взмахнула волосами, села на диван и заплакала.

— Что случилось, Даная?

— Нешатов меня выгнал.

— Сейчас?

— Нет, еще утром. Я вас днем хотела найти, но программа забарахлила.

— За что он вас выгнал?

— В том-то и дело, что ни за что. Я у него ночевала, утром попросила халат, он переспрашивает: «Халат?» — а сам мрачный до невозможности. Повторяю: «Да, халат. А что?» Он сказал: «Халатность», — и рассмеялся. Да так нехорошо, мне стало страшно. Черный смех. Обошлась без халата, умылась так. Стесняться там нечего, одна Ольга Филипповна, фирменная старуха, мы с нею уже друзья. Дальше — готовлю ему завтрак. Не ест. Это бы еще ничего, он вообще мало ест. Но на этот раз он не ел как-то демонстративно. Дальше — хочу причесаться, ищу расческу. Куда-то ее подевала в трансах. Смотрю везде — не нахожу. У него там вещей с три короба, и все кувырком. Засунула руку в ящик стола и вдруг вынимаю оттуда пучочек волос. Ну, знаете, как бывает, когда расчесываешь волосы и сматываешь, что вылезло, на палец. Волосы длинные, черные, явно женские. Спрашиваю: «С какой это брюнеткой ты мне изменял?» А он рассердился и меня выгнал.

— Даная, ради бога, успокойтесь, не плачьте.

— Это ничего. У меня чудесная способность красиво плакать. У других краснеет нос, текут сопли. У меня ничего подобного. Плачу, как статуя из Летнего сада.

— Они разве плачут?

— Я плачу, как статуя из Летнего сада, если бы она вдруг заплакала. Ну как вам это понравится? «Уйди сама, пока я тебя не вытолкал». Из-за какого-то клочка волос! Может быть, это были волосы его жены?

— Марианны? Не думаю. Она, сколько помнится, была шатенкой.

— А вы ее знали? Красивая?

— Была — безусловно. Теперь не знаю. Ведь она ему ровесница.

— Впрочем, это неактуально, если она не брюнетка. Могла, конечно, покраситься, мне это приходило в голову. Но женщины редко красятся в черный цвет. Это старит… Она хорошая?

— Ничего про нее не знаю.

— Одно время мне казалось, что он влюблен в Магду. Но нет. Во-первых, цвет волос не тот. Кроме того, Магда принципиальная, а Юра пьет.

— Так он еще и пьет? Вот не знала.

— Не пьет, выпивает. Но для Магды даже этого достаточно, чтобы презирать человека. Феликс от нее чудовищно терпит.

— Разве и он пьет?

— Нет, абсолютный трезвенник. Тем не менее она и его топчет. У нее способность топтать людей молча, одним взглядом. Как вы думаете, Анна Кирилловна, что мне делать в сложившейся ситуации?

— Оставить Нешатова в покое. Пусть не вы его, пусть он вас ищет. Пусть не вы к нему приходите, а он к вам.

— Вы шутите. Ко мне приходить некуда. Комната в коммуналке, стены тонкие, все решительно слышно, соседи любопытные. Комната для личной жизни ужасная. У меня и брак-то из-за этого расстроился, из-за акустики. Стучали в стену и кричали: «Плохо слышно!» И вообще в вас, Анна Кирилловна, говорит девятнадцатый век. Не буквально, я знаю, вы родились в двадцатом, но мораль девятнадцатого в вас преобладает. Тогда считалось, что мужчина должен быть активным, а женщина пассивной. Хотя и тогда бывали исключения, например, Татьяна писала Онегину. В наше время исключения стали правилом. Все зависит от женщины. Ее — первая роль. Первая влюбляется, признается. Первая разводится. Все она.