Рад, почти счастлив... - Ольга Покровская

– Думаешь, так? – Ольга Николаевна улыбнулась, сладко потягиваясь на стульчике. – Ах!.. Ладно… Пойду проверю почту. Может, ещё что-нибудь прислали?

Мама ушла, а Иван, убрал посуду и взмахнул скатертью – она надулась, как парус. «Всё нормально, – говорил он себе, – Всё хорошо». Тут в голову ему пришла простая мечта – если бы можно вместо всей суеты построить корабль! И чтобы никто при этом не счёл тебя сумасшедшим. Изучить бы десяток старинных кораблестроительных книжек и взяться! Махать бы сколько-то лет топором, налегать пилой, а потом, к седым волосам, когда плотницкие работы будут окончены, отправиться выбирать снасти. И жизнь бы прошла в простой бесполезной работе, которая ничуть не хуже, чем любая работа полезная. «Стоп!» – скомандовал себе Иван и с удовольствием почувствовал, как послушно замер в груди двигатель мечты.

* * *

Костя перебил впечатление, оставленное Олей – нанёс шума, наследил надеждами. Ольга Николаевна воспрянула духом, и жизнь опять пошла по праздникам. Их волшебные шестерёнки следовали одна за другой: позади были Рождество и Старый Новый год, на носу – Крещение, чуть поодаль – день рождения дедушки, за ним – Сретение, а там, не успеешь моргнуть, зажелтеет Масленица.

Праздники эти растапливали жизнь, как дрова, с ними их семейный пароходик шёл через зиму. И уже в конце января произошла перемена, которую Иван счёл весенней – у них на улице завёлся дворник.

Однажды Иван проснулся от рёва лопаты, подошёл к окну и увидел на снежной, освещённой фонарём сцене человека, движущегося в такт звука. Это был он – петух городских рассветов, изгоняющий тьму, провозглашающий солнце. Жаль только, сам он вряд ли знал о своей величественной роли.

С тех пор каждое утро Иван вставал под великанский кашель – это улица прочищала заснеженное горло. Иногда на голый от сна ум приходило несколько рифмованных строк. Иван с удовольствием их встречал, но не записывал. К чему копить? Ещё столько утр! А когда кончатся утра, тогда и рифмы вряд ли понадобятся.

И эта лопата, и вольные музы, которых Иван не ловил, были только началом дневных удовольствий.

С горячей чашкой, предусмотрительно загородив новостройку горшком с геранью, он садился к окну. Утренняя улица восхищала его богатством жизни. Как сказочник, сочинивший её весёлый ход, Иван наблюдал за ней, и сердце билось быстрей. Учащались шаги прохожих. Тем временем напротив открывали булочную, и он ответно распахивал створку окошка. Бензин и сырь били в лицо. Серый день, грязный с самого утра, гремел машинами. Но бывали мгновения, когда машинный гул перекрикивали воробьи, навившие гнёзд под окнами.

Это было лучшее время! Теперь каждый раз, проснувшись, он тайно желал вклеить в день дополнительные часиков шесть утренней сери – чтобы, пока все спят, налюбоваться.

То, что сон оказывался коротким, и давно уже сбились со строя внутренние часы, не тревожило Ивана. В любом случае, это был его идеальный жизненный ритм. «Единственное, что меня смущает, – признавался он маме, – Так это, что я не добываю хлеб в поте лица».

Под завтрак окончательно рассветало – устанавливался ясный или снежный день. Иван на минутку забегал к бабушке с дедушкой и отправлялся вон из дому, проверить погоду наощупь. Дорога его не раздражала. Он сочувственно принимал мутный пар трассы, гололёд, соляную слякоть – всю беду мегаполиса, летом кое-как прикрытую зеленью. Даже пробку перед мостом выносил спокойно – зевал, по небу в лобовом стекле угадывал погоду на вечер, предвкушал возвращение домой, снежную ночь, скорую весну, счастливое лето. А что было злиться на пробки, если и сам он регулярно заливал в бак свой «девяносто пятый»?

Наконец, он добирался до центра и сколько-то часов присутствовал в офисе. Раскладывал возле «титана» печенье и чай для сотрудников, мешал бухгалтеру, или – в особо удачные дни – принимался сочинять фантастический план расширения ассортимента услуг. Всё было смешно. Единственное утешение – восход зимней луны над Большой Татарской, который Иван наблюдал через окно в туалете, потому что больше нигде в офисе нельзя было выключить свет.

Когда луна поднималась, или начинался снег, или происходило ещё что-нибудь, что можно было принять за сигнал к свободе, Иван вскакивал, скоро прощался и гнал домой. И всякий раз изумлялся глубине трещины, пролегшей между полезной жизнью офиса и его настоящей жизнью, где каждый миг разгильдяйства полон правды!

Приехав, он иногда задерживался у гаражей – встретить Олю. Вместе с ней из машины вылезал тихий после детского сада Макс.

– Ну что, может, мы на горку, на полчасика? – спрашивал Иван. И Оля уходила домой одна. А повеселевшие дети, из гаража добыв снегокат, шли кататься.

Однажды ему пришло в голову позвать на горку маму. Он хотел намекнуть ей, что у Макса, с визгом валящегося с горы, можно учиться, тайком брать уроки жизненного мастерства, но мама догадалась сама.

Одна из всех собравшихся у горы женщин, Ольга Николаевна осмелилась сесть на снегокат, разогнаться, и, потерпев крушение, снова помчать на трамплин. Макс вопил, Иван зажмуривался. Кроткая мама в гипсе представлялась ему. Но нет – вот она, цела-невредима, поднимается из сугроба!

К сожалению, уже через пару вечеров забава наскучила ей.

«Нам бы дотянуть до весны, – мечтал Иван. – Посажу её на велосипед». И думались ему голубые горы апреля, но до апреля было ещё лет сто, а он уже сейчас стоял перед мамой с пустыми руками. Чем они проживут? Всё, что было, он скормил её любопытству. За январь Ольга Николаевна пережила термоядерное знакомство с Костей. Оля устрашила её своим трезвомыслием. Макс обучил мастерству кувырканья в сугроб. Изысканный Миша целовал маме ручку. Список этот означал, что все номера отыграны. Больше Ивану было нечем развлечь свою драгоценность.

Тогда он попросил её – совершенно всерьёз! – дописать за него научную работу. Но мама не клюнула. Она всё ещё надеялась на Интернет, и каждый день проглядывала почту. За детский гонорар, почти даром, её звали переводить техпаспорта и договоры купли-продажи; лучшим предложением была кулинарная книга. Ольга Николаевна отчаивалась вспышками, но, в общем и целом была бодра.

Иван ждал терпеливо, когда затихнут последние всполохи маминого честолюбия – этого аллергического зуда действия. Метод лечения был известен и прост – не есть шоколада, то есть, хотя бы недельку побыть без поисков, сложа руки. Вот тогда, на чистое сердце и спокойный ум должно подвернуться настоящее дело. Какое? Неизвестно. Это подарок.

А пока что все тёмные вечера зимы они просидели дома.

Как-то в феврале, когда зима уходила и многое переменилось, Иван оглянулся по привычке, и ему захотелось озаглавить эту зиму, как книгу: «Гитара и вышивание».

Это была чистейшая правда. Ольга Николаевна, разъярённая холодом работодателей, набрала в универмаге вышивок – успокоить нервы. Иван никак не мог понять – хорошо это, или плохо, что все нужные нитки включены в набор, и кусок канвы, и даже иголка с широким ушком. Пару лет назад он ужаснулся бы, что подобная пошлость угодила к ним в дом. А теперь ему всё нравилось: что нет суеты, что маме не нужно разыскивать нитки, и если картинка хорошая – почему бы не провести над пяльцами жизнь? Недаром и Костя полюбил Машу за рукодельем.