Запретный край. Перевод Ольги Гришиной - Ян Слауэрхоф

Я ощутил что-то холодное на лбу, хотел смахнуть это, еще погруженный в прием сигналов, но моя рука была перехвачена, другая лапа обхватила мне шею, еще одна оторвала мою руку от ключа, и сразу несколько рук стянули с меня наушники.

Как все эти руки одновременно добрались до меня? Я приподнял голову, но ее снова придавили вниз. Рубка была полна желтолицых, я никогда не знал, что столько людей может поместиться в ней; белых не вместилось бы и половины. Даже и без револьвера, приставленного к виску, я не смог бы сопротивляться, я не мог двинуться с места, рубка была набита до отказа. Они связали меня, и часть людей вышла из рубки, остались четверо, один из них разбил динамо; они свое дело знали. Мне пришлось показать им, где находятся элементы, и их тоже уничтожили. Потом меня выволокли наружу. Мостик был полон китайцев, капитан и офицеры стояли между ними. Нас всех побросали в одну из кают. Некоторые были ранены, и поначалу им удалось лечь, но одного за другим в каюту впихнули и машинистов, так что всем нам пришлось оставаться на ногах.

К счастью, капитан стоял рядом со мной, так что я смог шепнуть ему на ухо о надвигающемся несчастье, не сея паники среди остальных. Он, побледнев, объяснил мне, что я должен молчать и ждать, пока не придет какой-нибудь китаец, чтобы попросить у него разрешения переговорить с главарем. Так продолжалось до утра, когда нам принесли пищу, – что, в сущности, было издевательством. Мы не могла освободить руки, и не было пространства, чтобы поднести их ко рту. Пищу поставили на край шкафа, чтобы помучить нас. Я, так же как и капитан, пытался убедить китайцев, что хочу поговорить с главарем, но нас не понимали.

К счастью, они захватили в плен также и китайского компрадора[65]. Он, конечно, мог быть причастным к заговору, но явно хотел спасти свой престиж даже в такой ситуации. Для этого он переносил голод, жажду и чуть ли не удушье – только для виду и, надо сказать, с огромным смирением. Так что он по-прежнему был в подчинении у капитана и перевел его просьбу.

Через четверть часа меня и компрадора развязали и вывели наружу, в капитанскую каюту. Там сидели пятеро китайцев. На столе, среди бутылок с виски, лежали револьверы. Четверо сидели на лавке, пятый – на стуле капитана. Из-под черной маски свисали седые усы. Он был очень толст и почти не шевелился. В меня закралось подозрение, что это был белый. Китайцы допрашивали, компрадор переводил, и один из четверки переводил вновь. Я сообщил последнее полученное известие, сказал, что нас накроет тайфун, если мы не переменим курса. Главарь пробормотал нечто неразборчивое, нас снова схватили и отвели назад, в тюремную каюту. Компрадор прошептал мне: «Его великой мудрости подвластны все тайны морских течений и тайфунов, он не нуждается в машинах людей с запада.»

Ладно, подумал я, нет так нет, надеюсь, что влипнет он со своей великой мудростью. Но, вообще говоря, я ожидал, что он использует это сообщение в свою пользу и велит изменить курс. Я ошибался, но был уверен в том, что он, и только он, осознал важность предупреждения, но не мог отреагировать на глазах у остальных, чтобы не поплатиться властью.

Однако поначалу всё же, казалось, мудрость главаря превышала чувствительные приборы Чу Ка Вея. Два дня мы шли по спокойным водам. Нам немного ослабили веревки, предоставили две койки для тяжелобольных, и мы могли принимать пищу. Больше всех страдали капитан и второй машинист, поскольку нам совершенно не давали пить. Прежде всего ухудшалось состояние капитана – не по дням, а по часам: он трясся, заикался и плакал.

И всё же на третью ночь это случилось, невзирая на мудрость толстого главаря. Шторма мы не видели. Теперь никто не мог больше лежать, и всё же время от времени все валились вперемешку друг на друга. Это продолжалось в течение двух дней. За это время умерли трое. Капитан впал в безумие и принялся кусаться; ему выбили все зубы. Остальные едва дышали. Если бы это протянулось еще несколько часов, все задохнулись бы. Но дверь распахнулась, – кажется, было утро, ветер ослаб, хотя всё еще хлестали волны высотой с башню. Однако скоро стало лучше. В полдень нас уложили на палубе и стали обливать водой, опрокидывая ведро за ведром, пока мы не поднялись на ноги; нам было велено тащить трупы к фальшборту; мы отказывались сбрасывать их за борт. Так они пролежали несколько часов. Затем поднялась высокая волна и сделала за нас работу, унеся их с собой.

Как только мог установиться такой штиль на следующий день? Море больше не было ревущей массой, мы качались в слабом голубом тумане, вместе с несколькими бурыми островами неподалеку от нас, над нами – несколько лохматых облаков. Мы больше не чувствовали своих тел, боль и изнурение были забыты. Ураган словно бы снизил силу тяготения. Мы шли дальше, облака совершенно испарились, но островов становилось больше, по вечерам они скучивались перед низким туманным берегом. Небосвод казался настоящим миром, между которым отвесные стены скал широкими щелями щерились на лазурные воды.

«Лохкатрин» шла между ними словно инородное тело, метеор, упавший на еще не отвердевшую планету, успокоившуюся, но не застывшую. И вот корабль вошел в бухту.

Следующим утром мы стояли в сотне метров от песчаного берега.

Грабителям в этот раз оказалось недостаточно только денег и драгоценностей. Все приборы, всё железо и медь, разнообразный инструментарий, продукты были перенесены на берег, и сотни кули перетащили их в большой сарай, стоявший дальше по берегу. Были также отвязаны и шлюпки, их вытащили на сушу. Всё указывало на то, что грабителям надоело быть пассажирами на борту, и они, как в старые времена, захотели оснастить разбойничьи шлюпки сами. По-видимому, у нас на борту было нечто вроде миссии, на которую было возложено позаботиться о материале.

Когда «Лохкатрин» основательно разграбили и она стала казаться голой развалюхой, сняли с борта и нас. Мы были связаны попарно за руки и под предводительством четырех китайских солдат доставлены на берег. После этого корабль привели под пары и бросили. Он блуждал, неуправляемый, по заливу, вскорости сел на мель, машина еще некоторое время работала, затем со скрипом остановилась. Корабль образовал еще один утес перед входом в бухту.

На берег также принесли большой чугунный котел, в котором всегда готовили пищу для пассажиров средней палубы. Кок был занят приготовлением обеда для нас. После этого компрадор стал выдавать нам порции – мы, выстроившись в ряд, проходили мимо него. Теперь он, наконец, снял маску товарища по заключению и, ухмыляясь, раздавал нам миски. Он воспринимал комизм обернувшихся обстоятельств почти с европейским чувством юмора. Но некоторым из нас, особо ему ненавистным, он еще и наподдавал пинка, а машинисту плюнул в лицо.

Нам не хватило времени дочиста опустошить миски. Вскоре нас вновь пинками подняли на ноги, завязали глаза и повели. Ожидала ли нас смерть? Зачем же тогда нас кормили? Или же это было некое утонченное издевательство? Несколько часов мы шли в неведении; некоторые, возможно, испытывали смертельный страх, другие – жажду смерти. Но ужас перед пытками одолевал всех нас, для этого никто еще настолько не отупел. Случайно отклонившихся из колонны немедленно вталкивали обратно; это говорило о том, что мы были окружены многочисленным эскортом. Так мы ковыляли несколько часов, становилось всё жарче, солнце всё беспощаднее палило наши непокрытые головы. Вот было бы блаженство, если бы платками, закрывавшими наши глаза, мы могли обвязать головы!