Ведьма и тьма - Симона Вилар

Калокир сказал:

– У нас говорят, что это пролетают ангелы.

Она отозвалась:

– А наши волхвы уверяют, что это пронеслась жар-птица, светящееся чудо, на мгновение покинувшее небесный Ирий.

И потерлась виском о плечо любовника, как бы предлагая: вот и выбирай, кому верить.

Стоявшие поодаль копейщики наверняка всякого наслушались за ночь, но любовников это не тревожило. Хотелось уснуть вот так, друг возле друга, в сладкой усталости. Но оба сознавали, что вокруг – враждебный мир, стоянка войск, дикие земли, полные опасностей. Пришлось одеться и вернуться к стану. Калокир понимал, что не дело, когда среди такого скопления холостых поневоле мужчин кто-то тешится с любовницей, – это не только раздражает, но и озлобляет. Поэтому, уложив ведьму в палатке, накрыв ее меховой полостью и поцеловав напоследок, сам он отправился туда, где отдыхали Святослав и его сподвижники. Тут никакой заботы об удобствах – расстелил попону, бросил седло под голову и спи себе. На исходе ночи станет прохладно, поэтому некоторые укладывались прямо на золе прогоревших костров. К утру будешь в саже, зато выспишься, как на теплой печи.

Стан пробудился, едва рассвело. Все, кто спал на земле, услышали этот гул – земля будто гудела изнутри, подрагивала и стонала. Воины почуяли это еще до того, как запели рожки дозорных: вскакивали и спешили туда, откуда неслись команды десятников и сотников, собирались в отряды. Ибо с печенегами никогда нельзя быть уверенным наверняка, чем обернется встреча, даже когда она сговорена заранее. А тут вон их сколько!..

От восхода солнца надвигалась огромная орда. Даже в росистое утро эту массу облаками окутывала пыль, поднятая копытами коней и колесами повозок. Шли огромные стада, окруженные верховыми, ползли арбы, вокруг которых, родами и семьями, ехали печенеги: мужчины в черных колпаках или меховых шапках, женщины тоже верхом, да и дети – некоторые совсем мальцы, ибо у кочевников ребенка сажают в седло даже раньше, чем он научится бегать. Слышалась гортанная перекличка, щелканье бичей, скрип колес, блеяние и ржание, собачий лай. Земля колебалась под ордой, и весь этот шум катился перед ней, поднимаясь вместе с пылью, в которой силуэты кочевников и их скота казались призрачными тенями. Все вместе представляло собой дикое, но величественное зрелище.

Калокир оказался подле князя, едва тот поднялся в седло. Вороной Святослава, возбужденный таким множеством незнакомых лошадей, гарцевал на месте, приседал, но князь жестко взял поводья, заставив жеребца присмиреть. Сам же казался спокойным, только щурил светлые глаза на вытекавшую из степи орду. А вот Калокир, впервые видевший такую массу идущих лавиной кочевников, испытывал явную тревогу.

– Князь, может, отдать приказ нашим начать переправу? Чтобы между войском и печенегами был заслоном Буг?

– Хан Куря решил похвалиться, сколько у него под рукой народу, – улыбнувшись, блеснул зубами из-под усов Святослав. – Ох, и хвастун же этот копченый! – И, повернувшись к Калокиру, спросил: – Что ты сказал, друг ромей?.. А, нет, не надо отступать от них. С какой стати, ради самого Перуна! Воинов умелых у нас лишь немногим меньше, чем у Кури. Остальные же… В орде хана половина сродственников и приближенных, а еще шаманы, женщины, дети, отроки, рабы-скотоводы. Вот и кажется, что их тьма-тьмущая.

Потом обратился к Свенельду:

– Поедешь со мной оказать почет хану, воевода? А ты, Калокир? Пусть видит у меня посланца Царьграда и знает, с кем дело иметь предстоит.

Малфрида смотрела, как они втроем поскакали навстречу печенегам. За ними поспешил беловолосый Варяжко, которому выпала честь нести стяг княжеский: на длинном древке заполоскался вышитый в прыжке пардус, словно отпрянувший от трезубца Рюриковичей.

Проехали немного и остановились, тогда стала замедлять ход и многолюдная орда. Навстречу им тоже выдвинулись несколько всадников, впереди на молочно-белом гривастом коне – сам Куря. За время, что чародейка не видела его, Куря мало изменился – такой же малорослый, худощавый, жилистый, только скуластое, смуглое до желтизны лицо пошло морщинами у презрительно выпяченных губ, обметанных тонкими завитыми усиками. В седле он держался, красуясь, позволяя коню гарцевать, а сам оставался прям и неподвижен, выказывая искусство опытного наездника.

Они съехались с князем на открытом пространстве, беседовали спокойно, не обращая внимания на то, что на них устремлено множество взоров. На фоне светлевшего неба оба смотрелись красиво: гарцующий Куря и упорно сдерживающий вороного Святослав. Хан был в длинном малиновом халате с парчовыми вставками, на голове – украшенная рыжей лисой шапка с острым позлащенным верхом; князь же был в вороненой кольчуге и с непокрытой головой, с которой ниспадал светлый длинный клок волос; статью он казался много крепче хана – широкоплечий, мощный, истинный богатырь.

В какой-то миг, глядя на них, Малфрида ощутила, как болезненно сжалось сердце. Отчего? Вспомнились былые предчувствия: беда будет. Но отчего же беда, когда вон как миролюбиво съехались предводители, руки пожали друг другу. Наблюдавшие за ними люди разразились радостными криками, ликовали, что все миром, все полюбовно. А Малфрида никак не могла успокоиться. Она всегда недолюбливала Курю, когда-то даже погубить его хотела… Давно это было, уже и не вспомнить, что ее тогда встревожило. И впервые с того дня, как отдалась она ромею, пожалела ведьма, что не с ней ее чародейская сила. Поворожила бы…

Лишь много позже она узнала, как и о чем они договорились. Позже – это когда, несмотря на уговоры Кури отпраздновать встречу пиром, Святослав все же настоял поторопиться с походом; вот и стали переправляться через Буг – благо, что по летней поре броды открылись, было где перебраться на другой берег. Людей у Кури враз стало меньше – в поход тронулись лишь воины-конники, остальные остались оберегать добро орды за Бугом. Но и после переправы Святослав не стал мешкать, заставил выстроиться в колонну своих, затем венгры к ним пристроились, искоса поглядывая на кровных врагов-печенегов, которые ехали по открытой местности кому где привольнее, да еще и задирать начали людей царевича Акоса. Но тут сам Куря наскочил на своих, поработал плеткой, не жалея.

– Союзники и есть союзники, ясно, песьи дети? И добычу с ними будем делить, как обговорено. А станете задираться… исполосую в кровь!

За Бугом лежали земли славян-тиверцев. Были это люди мирные, жившие скотоводством и землепашеством, укрывавшиеся от набегов в своих крепостцах за земляными насыпями. Но крепостей было немного, чаще попадались селения в дубовых балках, ничем не защищенные. Поэтому проходившие мимо войска брали у них все, что пожелают: то баранов похватают из стада, то из избы вытащат караваи хлеба. И хорошо еще, если не зарубят отчаянно голосящего пастуха или хозяина дома. Никто им перечить не смел. В одном из селищ копченые стали девок хватать, но вступился воевода Свенельд. Все же тиверцы были славянской крови, пусть и чужие, но одного языка люди. А может, христианская вера учила его милосердию? Так или иначе, но воевода отогнал копченых, приказав им не отступать от воинства. Святослав-то во главе колонны так гнал – знай поспевай за скачущим пардусом.