Power and Progress - Daron Acemoglu;Simon Johnson;

желают работать, если не получают чрезмерную плату". В нем предусматривались суровые наказания, включая тюремное заключение, для любого рабочего, покинувшего службу. Особенно важно было, чтобы высокая оплата труда не использовалась для привлечения рабочих с полей, поэтому закон предписывал: "Пусть никто, кроме того, не платит и не разрешает платить кому-либо больше жалованья, ливреи, медовухи или жалованья, чем было принято, как было сказано....".

Однако эти королевские приказы и законы были бесполезны. Нехватка рабочей силы качнула маятник в пользу крестьян, которые могли отказываться от требований своих господ, требовать более высокой зарплаты, отказываться платить штрафы, а при необходимости уходить в другие поместья или в города. По словам Найтона, рабочие были "настолько высокомерны и упрямы, что не прислушивались к королевскому мандату, но если кто-то хотел иметь их, он должен был дать им то, что они просили".

Результатом стало повышение заработной платы, о чем рассказал Джон Гоуэр, современный поэт и комментатор: "А с другой стороны, можно заметить, что какой бы ни была работа, рабочий стоит так дорого, что тот, кто хочет что-то сделать, должен платить пять или шесть шиллингов за то, что раньше стоило два".

Петиция Палаты общин от 1376 года возлагала вину на то, что нехватка рабочей силы давала возможность слугам и рабочим, которые "как только их хозяева обвиняли их в плохой службе или хотели заплатить им за их труд согласно форме устава... бежали и внезапно оставляли свою работу в округе". Проблема заключалась в том, что "их сразу же берут на службу в новые места, причем за такую дорогую плату, что всем слугам подается пример и поощрение уходить на новые места....".

Нехватка рабочей силы привела не только к росту заработной платы. Баланс власти между лордами и крестьянами изменился во всей сельской Англии, и лорды начали сообщать о недостатке уважения со стороны нижестоящих. Найтон описывал "эйфорию низших людей в одежде и аксессуарах в эти дни, так что одного человека невозможно отличить от другого по пышности, одежде или вещам". Или, как выразился Гауэр, "слуги теперь хозяева, а хозяева - слуги".

В других частях Европы, где господство сельской элиты сохранялось, не наблюдалось подобного ослабления феодальных обязательств и не было подобных свидетельств роста заработной платы. В Восточной и Центральной Европе, например, с крестьянством обращались еще более жестоко, и поэтому оно было менее способно формулировать требования, даже в условиях нехватки рабочей силы, а городов, куда люди могли легко убежать, было меньше. Перспективы расширения прав и возможностей крестьян оставались слабее.

Однако в Англии власть местных элит ослабевала в течение следующих полутора веков. В результате, как объясняется в известном отчете того периода, "хозяин поместья был вынужден предлагать хорошие условия или видеть, как все его холопы [крестьяне] исчезают". В этих социальных условиях реальная заработная плата на некоторое время пошла вверх.

Роспуск монастырей при Генрихе VIII и последующая реорганизация сельского хозяйства стали еще одним шагом, изменившим баланс сил в сельской Англии. Медленный рост реальных доходов английского крестьянства до начала индустриальной эпохи был следствием такого рода дрейфа.

В течение Средневековья в целом были периоды, когда более высокие урожаи увеличивали рождаемость и население превышало способность земли прокормить людей, что иногда приводило к голоду и демографическому коллапсу. Но Мальтус ошибался, полагая, что это единственный возможный результат. К тому времени, когда он формулировал свои теории в конце восемнадцатого века, реальные доходы англичан, а не только население, уже несколько столетий находились на восходящей траектории, и не было никаких признаков неизбежного голода или чумы. Аналогичные тенденции прослеживаются и в других европейских странах в этот период, включая итальянские города-государства, Францию и территории, которые сегодня составляют Бельгию и Нидерланды.

Еще более разрушительным для мальтузианских счетов является тот факт, что излишки, созданные новыми технологиями в средневековую эпоху, поглощались не чрезмерно плодовитой беднотой, а аристократией и церковью в виде предметов роскоши и показных соборов. Некоторые из них также способствовали повышению уровня жизни в крупнейших городах, таких как Лондон.

Не только свидетельства средневековой Европы убедительно опровергают идею мальтузианской ловушки. Древняя Греция, во главе с городом-государством Афины, пережила довольно быстрый рост производства на душу населения и уровня жизни между девятым и четвертым веками до нашей эры. За этот почти пятисотлетний период увеличились размеры домов, улучшилась планировка помещений, увеличилось количество предметов домашнего обихода, выросло потребление на человека и улучшились различные другие показатели качества жизни. Несмотря на то, что население росло, было мало свидетельств того, что мальтузианская динамика начала действовать. Эпоха греческого экономического роста и процветания закончилась лишь политической нестабильностью и вторжением.

Рост производства на душу населения и процветание наблюдались и во времена Римской республики, начиная примерно с пятого века до нашей эры. Этот период процветания продолжался вплоть до первого века Римской империи и, скорее всего, закончился из-за политической нестабильности и ущерба, нанесенного авторитарными правителями во время имперского периода Рима.

Продолжительные периоды доиндустриального экономического роста без признаков мальтузианской динамики были характерны не только для Европы. Существуют археологические, а иногда и документальные свидетельства, указывающие на аналогичные длительные периоды роста в Китае, в цивилизациях Анд и Центральной Америки до европейской колонизации, в долине Инда и в некоторых частях Африки.

Исторические факты убедительно свидетельствуют о том, что мальтузианская ловушка не была законом природы, и ее существование сильно зависит от конкретных политических и экономических систем. В случае средневековой Европы именно приказное общество с его неравенством, принуждением и искаженным путем развития технологий породило бедность и отсутствие прогресса для большинства людей.

 

Первородный сельскохозяйственный грех

Социально предвзятый выбор технологий не ограничивался средневековой Европой и был основным элементом доиндустриальной истории. Они возникли так же рано, как и само сельское хозяйство, если не раньше.

Люди начали экспериментировать с одомашниванием растений и животных очень давно. Уже более пятнадцати тысяч лет назад собаки сожительствовали с Homo sapiens. Даже продолжая добывать корм - охотиться, ловить рыбу и заниматься собирательством, - люди избирательно поощряли рост некоторых растений и животных и начали влиять на их экосистему.

Затем, около двенадцати тысяч лет назад, начался процесс перехода к оседлому, постоянному сельскому хозяйству, основанному на полностью одомашненных растениях и видах. Теперь мы знаем, что этот процесс происходил, почти наверняка независимо, по крайней мере, в семи местах по всему миру. Культуры, которые были в центре этого перехода, варьировались от места к месту: два вида пшеницы (эйнкорн и эммер) и ячмень в Плодородном полумесяце, части того, что сейчас называется Ближним Востоком; два вида проса (лисий хвост и