Дом малых теней - Адам Нэвилл

— Никто так больше не одевается, Леонард. Эта ее прическа, белила… Чепуха какая-то. Я будто попала на костюмированное представление. Она прикидывается? А то, что Мод не говорит ни слова — это тоже такая часть игры? За все время, что я в доме, она ни словом не обмолвилась. Никаких объяснений по поводу той записки. Они либо обе выжили из ума в той степени, когда это уже опасно, либо это все какой-то безумный розыгрыш.

Чутье твердило Кэтрин, что самое ошеломляющее открытие еще впереди. Здесь, вдали от Красного Дома, трудно было отказаться от его доводов. Конечно, Леонард вполне мог быть прав: Мод и Эдит намеренно представали перед ней в таком странном свете единственно потому, что больше им было нечего ей предложить. Хотелось бы в это верить.

— В таких ситуациях, Китти, я предпочитаю ставить себя на место этих людей и прибегать к хладнокровию, ибо оно лишает их укусы ядовитости. Эдит стара как мир, одинока, живет в окружении напоминаний о мире и людях, коих давно уж нет. Конечно, все, что сделал ее дядя, для нее предмет поклонения. Уже то, что она много лет следует его безумным наставлениям, говорит о многом. Рассудок самого Мэйсона был явно помрачен, когда он покончил с собой, — и, скорее всего, эту осень патриарха она и застала во всей красе. Одному Богу известно, какой ужас она пережила. Ничего удивительного нет в ее полоумии. В том, что время для нее застыло в одной точке.

— Но тогда ей нужны врачи. Социальные работники. Я ей никак не помогу.

— Ты же сама понимаешь: ни врача, ни социального работника в этот дом никогда не пустят.

— Но что тогда в этом доме делаю я?

— Взгляни на ситуацию иначе. Из того, что ты мне рассказала, очевидно, что Мэйсон приковал Эдит к особняку. Даже сейчас, после смерти, его хватка не ослабевает. Представь, сколь многого лишило ее наследие Мэйсона: прав, свобод, возможностей, которые мы почитаем за данность. Для нее это все — темный лес. Но она наверняка большую часть жизни провела в раздумьях о том, каков же он, большой мир. Отвергала его, но в то же время и желала. Естественно, будет думать, что какая-то ее часть ненавидит дядюшкины работы, даже сквозь вынужденную заботу о них. Да, ей нужно продать весь этот хлам… Но ради чего она тогда жила? Я предвидел подобный исход, Китти. Некоторым людям под занавес жизни является мучительное озарение. И только мы сейчас можем поддержать ее, помочь пройти сквозь все это. Она проводит для тебя последнюю экскурсию по смыслу своей жизни, прежде чем распрощаться с ним навсегда.

Кэтрин не могла похвастаться тем, что хорошо разбирается в людях, но в словах Леонарда был смысл — причем обескураживающий и печальный. Осознание бесполезности — страшная вещь; она на своем опыте в этом убедилась.

— Да, похоже, ты снова прав во всем. Спасибо. Я поеду обратно и высплюсь. Хотя не уверена, что в этом кошмарном доме снятся хорошие сны.

— Если почувствуешь, что не справляешься — просто скажи. Я не буду думать о тебе хуже, ты прекрасный специалист. Мы попробуем уговорить ее составить тебе компанию. В любом случае твое благополучие для меня на первом месте. Я человек деловой, но не жестокий, и втягивать тебя в это дело насильно не по мне. Меня немного занесло, когда ты рассказала мне про все те мэйсоновы чудеса. Это был бы великолепный конец моей карьеры. Признаться, самолюбие взяло надо мной верх.

— Не вини себя. Последнее, чего я хочу — чтобы трудности на личном фронте как-то повлияли на мою работу. Ты ведь сам знаешь.

— Да, знаю. Но у каждого из нас есть свой предел.

— Мне до него еще далеко. Прошлая неделя меня, конечно, выбила из колеи, но случай Мэйсона слишком хорош, чтоб его упускать. Попробую продержаться еще день. Возможно, смогу сфотографировать все предметы на продажу и отбыть завтра ночью.

— Ты уверена?

— Еще как, Лео.

— Но все равно в следующий раз мы отправимся туда вместе.

— Как скажешь! Ну, мне пора — не опоздать бы к ужину. Боюсь, меня за такое отшлепают. — Услышав смех Леонарда в трубке, она, улыбнувшись сама, дала задний ход.

Опасения Кэтрин насчет церемонного ужина в Красном Доме оправдались целиком и полностью. Ей было вновь не по себе, она чувствовала себя хрупкой, как фарфоровая чашка в собственной руке. Кресло казалось ей жутко неудобным, и она сидела в нем напряженная, как струна. В этой гнетущей комнатушке я трапезничаю последний раз, поклялась Кэтрин себе. Слишком уж давит вся эта тишина, и никуда не скрыться от взгляда старухи. Ни Эдит, ни Мод еда будто бы не требовалась — в случае с Эдит было вообще сомнительно, что она сможет ложку поднести ко рту, не расплескав. Видимо, ужин тоже был своего рода представлением — ну сколько можно-то!

Горели настенные лампы, на столе горели свечи в подсвечниках в виде вставших на дыбы серебряных змей, но комната все равно казалась темной. Кэтрин желала завязать хоть какой-нибудь разговор, но давящая тишина и угрюмые лица Эдит и Мод нагнали на нее подспудную тоску и вселили опасение сказать что-нибудь не то, что-то сплошь неуместное и идиотское.

Судя по той малой части обстановки, что худо-бедно выступала из полумрака, комната была оформлена под вкус мужчины: перемежающиеся рубиново-красные и хвойно-зеленые полосы обоев, минимализм и сохранение общего лейтмотива дома правили здесь бал. Рельсы подъемника с лестницы заползали внутрь комнаты и тянулись вдоль стен. Латунные навесы держали рамы писанных маслом картин чуть ли не под самым потолком. Сюжетами этих потемневших от времени полотен неизменно были композиции из пшеницы, винограда, яблок и запеченных птичьих или рыбьих тушек; огромный натюрморт на несущей стене изображал вазу, ломящуюся от фруктов.

Что ж, по крайней мере, Кэтрин додумалась надеть парадное платье — одно из тех, что захватила с собой. Как она и подозревала, сама Эдит пышно вырядилась к ужину. Ее платье из шелка цвета слоновой кости, богато украшенное расшивкой, укрывало тело подобно тканному футляру. Казалось, только голова и торчала наружу — даже на руках старухи были перчатки.

— Ваш наряд прекрасно сохранился, миссис Мэйсон. Так необычно видеть, когда что-то подобное доживает до наших дней… И даже остается пригодным для выходов, — с того самого момента, как она вошла сюда, в комнате царила мертвецкая тишина, и она нарушила ее первой. Собственный голос звучал глупо, неуместно, гулко отдаваясь в здешних пустотах.

— Его носила еще моя мать. — Тень улыбки скользнула по бледным, неразличимым губам Эдит. Она выглядела человеком, медленно погружающимся в сон: затуманенный взор, вялые движения рук. Казалось, еще чуть-чуть, и она начнет клевать носом в свою тарелку с супом.

По крайней мере от старухи можно было отвлечься на еду. Суп домашней готовки был неподдельно вкусным. В лужице сырного соуса плавал отварной картофель за компанию с двумя тушками карликовых фазанов. На десерт Мод подала сливовый пудинг со свежими взбитыми сливками, а также по бокалу белого сладкого и красного бургундского вин.